Илга Понорницкая - Эй, Рыбка!

«Вы поправились, когда нашлись семена! — могла бы сказать я. — Те, что от английских лордов!»

И это было бы чистой правдой. Но, конечно, я ни за что не скажу это вслух!

Я спрашиваю:

— А почему вы не поедете отсюда в Англию?

Учительница теряется, и сразу видно, какая она уже старая — как будто все морщинки становятся глубже от удивления. Даже те, которых было вовсе незаметно.

— В Англию? Куда, зачем?

— Как — зачем? Выращивать цветы…

— Ты дура, что ли? — спрашивает Ваня Корнев. — Говорят тебе, мамка у нее здесь. Лежит. И муж тоже… Приходит. Значит, нужен он ей.

— Нужен? — спрашиваю я.

— Конечно, нужен! — говорит Ваня. — Организм-то требует мужика.

— Требует?

— А как по-твоему?

Вот тогда я и задумалась по-настоящему об отношениях полов. Запах ацетона приобрел новый глубокий смысл. Так же как и то, что у всех девчонок теперь танцует под кофточками, стоит только ускорить шаг. У одной меня фигура оставалась детской, но мама говорила, что всему свое время — и мое время тоже когда-нибудь придет.

Все вдруг приобрело смысл! И то, что один раз, когда я опоздала на уроки, в коридоре меня перехватил Генсаныч.

— Ты еще встречаешься с учителями? — спросил он.

Напуганная, что мне попадет за опоздание, я не поняла его:

— Встречаюсь… Каждый день… Я ведь учусь здесь еще…

— Твой папка не обрадуется, когда узнает, — сказал Генсаныч.

— О чем? — спросила я его. — Что я опоздала?

— Ну, да ты артистка! — ответил он. — Что будем делать?

Я попыталась шмыгнуть мимо него. Он крепко схватил меня за локоть.

— После уроков дождись меня за школой. Где теплица. Только в саму теплицу не заходи. Там эта ведьма старая…

Через пару дней он караулил возле пустой учительской, когда физичка на уроке послала меня за мелом.

— Что будем делать, Рыбка? — спросил он.

Я растерялась. Откуда он знает, что в классе меня называют Рыбкой? И потом — я удивилась, что должна что-то делать вместе с ним.

— Надо быть послушной девочкой, — сказал Генсаныч. — Ты смотри. А то ведь мамка с папкой не обрадуются, если к вам придут.

— Кто придет? — спросила я.

— Ну, кто? — неопределенно сказал Генсаныч. — Найдутся… Кстати, как у вас идет торговля? Я знаю, что вы продаете рыбок.

— Об этом все знают, — сказала я. — Но мы все больше для себя разводим. Ради интереса. А что-то продаем, люди берут… Но грабить нас нет смысла. У нас на самом деле одни только рыбки…

Так мама всегда говорит знакомым. А что — все правильно говорит.

Потом я слышала, как она спрашивала у отца:

— Я не понимаю, что им от нас нужно. У нас ведь только рыбки. Я не понимаю, почему людям могут помешать аквариумные рыбки.

Отец кивал на меня, и мама замолкала. Как-то я попыталась спросить, кому на самом деле мешают аквариумные рыбки. И папа сердито сказал маме:

— Я тебя предупреждал.

А еще один раз, когда она в отчаянии спросила у него, что нужно каким-то людям от нас, он со злостью посоветовал ей выйти на балкон и покричать оттуда во весь голос, что у нас только аквариумные рыбки. Авось поможет.

Я не могла понять: поможет — в чем? Про это мне все равно не скажут.

Однажды наступило воскресенье, и папа сказал, что мы не будем больше ездить на колхозный рынок.

Тайные нити, все приводившие в движение — или останавливавшие то, что хотело двигаться — стали вдруг почти видимыми мне. Все, все приобрело свой смысл! И то, что маленькая женщина Катя Павлова учится теперь с «бэшками», и что красавица Таня Семенова пикируется до сих пор с когда-то неуклюжим, мужающим прямо на глазах и превращающимся чуть ли не в героя Голливуда Генкой Минаевым:

— Ты, Джомолунгма!

— А ты пик Коммунизма!

Маленький, крепкий, как молодой боровичок и всегда знавший, что делать, Сашка Бобров должен был пережидать с кислейшим видом их перепалки. Мог ли он сам претендовать хотя бы на звание какого-нибудь холмика в окрестной степи?

Однажды на перемене Бобров подошел ко мне и спросил, много ли у меня сейчас рыбок.

И в этом тоже был особый смысл.

Его было столько, что я и слова вымолвить не могла.

Родители заглядывали в аквариумы чаще, чем в мой школьный дневник. Мама твердила, что все рыбы — и те, что дохнут в стадии зародышей, и те, что выживают, еще сыграют свою роль. Они помогут мне когда-то в будущем не стоять в цехе за станком и не торговать с утра до ночи обувью на рынке. В рыбах, без сомнения, был свой, отдельный смысл. Но Бобров спрашивал о них вовсе не затем, чтоб все это узнать. С Бобровым мы не разговаривали к тому времени уже, наверно, целый год. Или еще больше. Он вообще мало с кем говорил, с тех пор, как Катю перевели к «бэшкам». И два смысла столкнулись теперь друг с другом.