Илья Дворкин - Трава пахнет солнцем

Тамико наклонила низко голову и молчала.

— Тамико, гогона, шен кнев гацкенинес, им сазизгарма бичебма? Ну стири, сакварело! [2] Тамико, девочка, опять тебя обидели эти противные мальчишки? Не плачь, родная! (груз.).

— Нет, просто они не пришли. Им со мной неинтересно, — ответила Тамико.

Мама, когда волнуется, всегда говорит по-грузински. Это ее родной язык.

А у Тамико два родных языка. У нее папа русский.

Тамико приехала в Ленинград из Грузии, из города Кутаиси.

Ее папа работает там на автомобильном заводе. Он инженер-конструктор. Придумывает новые автомобили.

Раньше, еще когда Тамико не было на свете, он жил и работал в Москве. А потом его послали в Кутаиси. На новый завод. Помогать грузинским товарищам. Там он и остался.

Ему понравилось в Грузии. Он там и маму Тамико встретил.

Тамико тоже нравится Грузия. Вообще нравится, потому что Грузия очень красивая страна, и еще потому, что это ее родина. Очень хорошая родина. Самая лучшая. Вообще-то всегда самое лучшее место для человека — его родина. Но не у всякого на родине есть горы со снеговыми сияющими вершинами, и синие грабовые леса, и Черное море. Правда, в самом Кутаиси моря нет, но все равно оно близко. Красивая родина Грузия.

Тамико первый раз уехала из дому.

С самого рождения Тамико привыкла, что вокруг горы. Куда ни глянь — всюду горы, будто поросшие кудрявой зеленой шерстью.

А тут вдруг поезд вырвался из кольца гор, проскочил сквозь дымные тоннели и вылетел на такой простор, что дух захватило.

Сначала было море. Оно выплеснулось беспредельным синим пространством. Таким огромным и ярким, что заломило глаза.

Тамико жадно глядела на него, и ей просто жутко хотелось пронестись по этому синему живому простору на могучем стремительном корабле. Хоть немножечко. Хоть самую малость! Так, чтобы упругая струя воздуха откидывала назад волосы, обливала тело прохладой и силой.

Потом поезд вынес ее на спокойные бескрайние поля.

Земля была расчерчена лесными полосами на ровные квадраты; она лежала задумчивая и тихая.

Поезд пролетал мгновенными грохочущими мостами, и Тамико успевала разглядеть чужую таинственную жизнь внизу: просмоленные рыбачьи лодки, сохнущие невесомые сети и загорелых веселых людей, приветливо махавших руками вслед поезду.

И она махала им — этой незнакомой и доброй жизни.

А жизнь была всюду. И всюду она была разная: пирамидальные закопченные терриконы Донбасса никак не перепутаешь с белыми мазанками казачьих станиц, охраняемых головастыми рыжими подсолнухами.

Москву проехали ночью. А потом потянулись леса. Север был весь в валунах и белоногих березах — прозрачный и светлый.

К концу пути Тамико устала от ярких летящих впечатлений. Стоило ей закрыть глаза — и дорога разворачивалась разноцветной лентой. Как в кино. Многое слилось в ее памяти, перепуталось.

Только море она помнила очень хорошо. Может быть, потому, что увидела его первым.

А потом был Ленинград. Он промелькнул в окне такси — шумный, бурлящий, многолюдный.

У сонной Тамико закружилась от него голова. Она задремала, а когда открыла глаза, машина скользнула в прохладную зеленую аллею, и шумный город исчез за деревьями. Тамико очутилась в деревянном доме с резными наличниками — тихом и скрипучем.

Здесь жила ее тетка, родная сестра отца. Здесь кончалась дорога.

— Ну стири, сакварело! Ну стири! — повторяла мама.

— Я не буду, мамочка. Не беспокойся. Я вспоминала, — сказала Тамико и улыбнулась.

И мама вся засветилась от радости. Она любит, когда Тамико улыбается.

— Пойдем обедать, доченька.

— Ты иди, мама. Мне пока не хочется. Я еще часок посижу и приду сама.

Мама поколебалась мгновение, но настаивать не стала.

— Хорошо, родная, посиди. Я пойду помогу тете Тане.

Тамико задумчиво глядела на подернутую зеленой ряской воду.

Да, славная штука — путешествия. Что может быть лучше! У каждого человека впереди должна быть дорога. Тогда человеку веселее жить. После дороги человек становится умнее. И лучше.

Только эта первая дорога Тамико была не очень-то веселой, если разобраться. Потому что сколько бы перемен ни было там, за вагонным окном, внутри человека остаются все его мысли, и печали, и горе. От них не убежишь ни на какой скорости.

А Тамико все время помнила, зачем они с мамой едут в Ленинград.

Они ехали за надеждой. Они ехали в тревоге. Они, наконец, решились — и Тамико, и мама, и папа.