Яков Длуголенский - Жили-были солдаты

Ещё немного прошли — сразу четыре тропинки разбежались от нашей дороги в разные стороны. А главной дороги, по которой мы шли, нет. Кончилась уже. Превратилась в четыре маленькие самостоятельные тропинки.

Остановились мы, стали совещаться: по какой нам идти? Спросить-то ведь не у кого.

Энергичный Нахимов говорит:

— По этой надо идти.

Я говорю:

— Нет, по этой. На твоей даже следов нету.

Нахимов говорит:

— А на твоей есть?

Я говорю:

— Есть.

— Ну и радуйся. На двух других тоже есть. Интересно, по какой нам идти?

Смотрю — действительно: на двух других тропинках тоже следы есть — от тяжёлых солдатских сапог.

Нахимов говорит:

— Что будем делать, юнги?

А Храбров в нашем разговоре участия не принимает. Храбров прогуливается поочерёдно по всем четырём тропинкам и внимательно к ним приглядывается.

Рассердились мы, спрашиваем:

— А ты что, как на пляже, гуляешь? Думай, по какой тропинке нам идти.

Он отвечает:

— Я и так думаю. И даже знаю теперь — по какой. По этой, где я стою.

Смотрим мы на тропинку, потом — на Храброва.

Абсолютно ничем его тропинка не отличается.

А он говорит:

— Помните ту историю со взрыв-пакетами?

Как же не помнить — помним! Особенно — Адмирал.

— Так вот, — говорит Храбров. — Дудкин тогда свои сапоги и Володины починил сам. Ему ещё один знакомый кузнец прислал какие-то особые крепкие подковки…

Вспоминаем — действительно, прислал: тонкие, узкие — на весь каблук.

— Вот след от этих подковок, — говорит Храбров.

Смотрим — и правда: отпечатаны на пыльной дорожке подковы — тонкие, узкие, на весь каблук. Рядом четыре штуки — две Володины и две Ванины.

— Ура, Храбров! — говорим мы. И идём по этой тропинке. И попадаем прямо в деревню Колотушки.

Рассказали мы ребятам, как нашли их по подковкам. Смотрим — Дудкин и Московский хмурятся и отрывают свои чудесные подковки.

Нахимов говорит:

— Полундра! Что вы делаете? Зачем?

— А затем, — отвечают, — что разведчику-пехотинцу нельзя иметь никаких особых примет. Сегодня по нашим подковкам вы нас нашли, а завтра — какой-нибудь враг. Мы уж лучше прибьём обыкновенные подковки. Как у всех.

Однажды случилось неприятное происшествие с Ваней Дудкиным на четвёртом посту.

Нельзя сказать, что это был самый важный и ответственный пост, — Ваня охранял подушки и валенки, которые лежали на складе, а также редиску, морковку и огурцы. И ещё — старенький фанерный истребитель, который неизвестно когда и почему попал на четвёртый пост и был по самые крылья врыт в землю.

Но пост есть пост.

Поставили — охраняй.

И Ваня охранял.

Сначала проверил, всё ли в порядке, хорошо ли растут на грядках огурцы, а потом стал рассматривать самолёт: латаные крылья, которые побывали не в одном воздушном бою, облупленные бока, красные звёздочки.

И стало Ване грустно за самолёт: стоит он, всеми забытый, на четвёртом посту, и окружают его валенки, морковь и редиска, и никогда не подняться ему в воздух, никогда не заберётся в его кабину боевой военный лётчик и не возьмётся за штурвал, никогда механик не будет готовить этот самолёт к боевому вылету…

А самолёт стоял и, даже врытый в землю, казался стремительным, будто лётчик с механиком на секунду отошли куда-то в сторону покурить.

И тут Ваня подумал: «Так и отслужу я в армии и не узнаю, что чувствует лётчик, когда сидит в кабине самолёта и держит штурвал. Махнуть бы на всё рукой, залезть в кабину, надвинуть поплотнее пилотку, чтоб ветром не сдуло, — и фьють!.. Помашу сначала крыльями над своим домом — мама выскочит на крыльцо, крикнет: «Куда ты,

Ваня?» — «Воевать, мама!» Пролечу на бреющем над всей деревней и — в бой. И ещё долго будут говорить все, как я прилетал на своём самолёте».

И вдруг Ваня и правда почувствовал себя настоящим лётчиком.

Легко, будто делал это всю жизнь, вскочил в кабину самолёта, дал газ, и вот уже несётся его верная машина в бой, а против неё — три фашистских истребителя. И сошёлся Ваня Дудкин с ними в неравном бою… Вот один фашист отвалил в сторону — дымит, чёрный шлейф за ним тянется… Вот другой… Вот третий… Выиграл этот неравный воздушный бой Иван Дудкин, и когда, счастливый, возвращался на базу, окликнул его начальник караула — наш лейтенант.