Ганс Краузе - Али-баба и Куриная Фея

— Ох, уж эта мне мазня! — ворчала Бритта, недовольно надув губы. — Целый день только и знаешь, что работаешь. А для себя совсем не остаётся времени.

— Сегодня я в последний раз пришла сюда, — подпевала ей Рози. — Мне надо связать отцу свитер. С завтрашнего дня возьмусь за спицы.

Рената услышала их разговор.

— Что это значит, девочки? — сказала она. — Неужели вы покинете нас сейчас? Ведь мы тоже хотим поскорее кончить. Работы осталось всего на несколько дней. Не правда ли, вы останетесь с нами до конца?

Спокойный, но уверенный тон Ренаты подействовал. Вся её бригада продолжала дружно работать.

В бригаде ребят кое-кто отсутствовал: Али-баба, Феликс Кабулке, Повидло, Куниберт Мальке, Карл Великий.

— Чёрт с ними! Пусть болтаются где хотят, — ругался Заноза. — Я никого не принуждаю. Это работа, совершенно добровольная.

— Мы здесь тоже добровольно, — возразила Лора. — Не думаешь ли ты, что у нас применяются плательные щётки и другие средства принуждения?

Заноза молчал.

Бауман улыбался.

— Видишь, Заноза, наши девушки не такие уж отсталые.

Рената стёрла с лица брызги краски.

— Ах, герр Бауман, я поймаю вас на слове. Если мы не такие уж отсталые, то почему же нам до сих пор не доверяют лошадей? Никто не возражает, когда мы убираем в конюшнях навоз, но как только дело доходит до Петера и Пауля, нам говорят, чтобы мы не совались. Это не девичье дело, уверяют нас. У девушек слабые нервы. Лошади не будут их слушаться. Какая ерунда! Как будто Петер и Пауль слушаются только ребят!

— Конечно, лошади привыкли к мужской руке, — вмешались юноши. — Когда девчонки берут вожжи в руки, лошади ни тпру ни ну.

Вальтер Бауман пропустил мимо ушей эти глупые замечания. Он кивнул Ренате:

— Я с тобой согласен. Распоряжение насчёт лошадей бессмысленно. Я поговорю об этом с директором, можешь не сомневаться…

Эта неделя сулила ребятам много радостей. В пятницу бухгалтер Пинке должен был рассчитаться с учениками, в субботу после обеда их отпускали из интерната больше чем на сутки. И все те, кто жил невдалеке от Катербурга, отправлялись по домам. Ренате не стоило ехать домой. Чтобы повидаться с родными, ей надо было четыре раза пересаживаться с поезда на поезд и, кроме того, ещё восемь километров идти пешком.

— Зачем мне ехать? — сказала Рената. — Почти полотпуска я проведу в дороге. А это не такое уж удовольствие: поезда сейчас переполнены. Но вы поезжайте… Когда в интернате тихо, это тоже очень хорошо. А фрау Хушке наверняка приготовит нам праздничный обед — шницель с гарниром или ещё что-нибудь в этом роде.

И Рената даже облизнулась. Шницель с зелёным горошком и морковкой был её любимым блюдом.

Али-баба тоже решил отказаться от отпуска. «Домой я не поеду ни за какие коврижки. Не такой уж я дурак!» — сказал он себе, хотя его родные жили в пяти километрах от Катербурга — в ближайшем окружном городе Борденслебене. Добраться туда можно было легко и быстро по железной дороге или на автобусе, который ходил очень часто. Но зачем ему ехать домой, когда в интернате много лучше? Стоило Али-бабе вспомнить закопчённую кухню и тесную каморку, где царил ужасающий беспорядок, и у него пропадало всякое желание попасть домой. А тут ещё этот отчим. Он наверняка кричал бы на него всё воскресенье, не давая ему ни минуты покоя: «Довольно болтаться без дела! Иди наколи дров! Привык жить за счёт своих бедных родителей!»

Да! Таков был его отчим. И зачем только мать вышла за него замуж?..

Отец Али-бабы был убит в 1939 году, в самом начале войны. Мальчик его совсем не помнил. Ему исполнился всего годик, когда отец в последний раз взял его на руки… Через несколько лет после смерти отца мать снова вышла замуж за коренастого, грубо сколоченного мужчину с толстым, красным лицом пьяницы. Отчим чинил печи и плиты, хотя и не был настоящим печником. Под ногтями у него всегда была засохшая глина. Пахло от отчима сивухой. Мать работала вместе с ним. Когда он складывал печи, она мешала глину, подготовляла кафель. Мать беспрекословно слушалась своего мужа. Она терпела от него всё — ругань, зуботычины, побои. Зато по вечерам они вместе отправлялись в кабак и пропивали всё, что заработали за день. В доме часто не было хлеба, но зато всегда была выпивка. Даже деньги Али-бабы, которые он получал в интернате, и те шли на водку. Он должен был отдавать отчиму каждый пфенниг.

— Попробуй только скрыть от меня хотя бы грош, я тебя изобью до полусмерти! — грозил ему Старик (так Али-баба звал отчима), когда месяц назад Али-баба в последний раз приехал из интерната.