Самуил Миримский - Скворец №17 (рассказы)

Мысли старого ашуга подобны высокому горному небу, на котором никогда не бывает облаков. Солнце, древнее, как вечность, царит в нем и все освещает. От его нещадного света некуда укрыться. Выдержать его могут только добрые дела и чистая совесть.

Старик раздраженно вздыхает, раздувая желтые усы, и опять лезет в коробку за табаком. Вдруг постыдной и мелкой кажется вся эта поездка. Подлый, гнусный, грязный ты старик, бессильный перед своими детьми! Ты не мог устоять перед их напором и пошел на бесчестье. Маленькое оно, это бесчестье? Бесчестье не бывает маленьким — его не взвесишь и не отмеришь. Всякое бесчестье огромно. Он не мог устоять перед родней и уступил им. Но может ли он устоять перед совестью, огромной и чистой, как это небо, где никогда не бывает облаков? Пусть все идет как идет, решает Абуталиб, тяжело поглядывая на внука. Моим именем воспользовались для нечестного дела, но я ещё не так бессилен, чтобы не суметь воспротивиться. Каждый человек должен получить в жизни то, чего он заслуживает, и пускай никто не ищет в ней кривых и скользких дорожек.

После нескольких понюшек на душе Абуталиба становится легко и ясно. Теперь он с интересом вглядывается вниз. Эти горы он воспевал в своих песнях. Но разве они были такими, какими он их видел и воспел? Отсюда, со второго неба, все кажется иным. Глаза его слезятся, он не узнает земли, которую исходил. Пролетают горы, сады и пастбища. Он всюду бывал здесь, но с высоты ничего не узнает. И песни, которые он пел когда-то, кажутся маленькими и чужими сейчас, потому что главной песни своей он не спел. Он пел о том, что близко его окружало, о том, что видел на расстоянии локтя, но много ли это для песни? В душе старого ашуга зрело чувство вины перед землей, которую видит впервые такой отдаленной и просторной; перед горами, которые расстилаются внизу; перед этими реками и аулами; перед людьми, которые живут в них; перед этой женщиной, которая склонилась над кульком, по мужественно не побоялась лететь; перед пилотами, которые не знают страха; и перед внуком, за которого отвечает перед своей совестью.

Земля со второго неба кажется необозримой, и тем удивительнеё человек — такой маленький, но объявший весь мир своей мыслью. И дерзости его нет предела — он, человек, уже бросил вызов самому небу и посылает туда свои ракеты. В душе старого ашуга звучат струны агач-кумуза. Хотелось сложить песню о человеке, который покоряет небо. Мысли, неясные ещё, но светлые, теснятся в потревоженном сердце старика, они складываются в образы и выливаются в первые слова. Он знает, что ещё долго будут бродить и ворочаться слова эти, пока не найдут свое место, связанные точным смыслом и ритмом. Он захвачен их неодолимой силой.

Вся прошлая его жизнь, все старые песни, которые он сложил, вдруг меркнут перед светом сильной песни, которая рождается сейчас, в самолете…

Машина идет на снижение. Дрожат скрепы на крыльях, с натужным грохотом, рывками, словно вскидывая па плечах тяжелый груз, сбрасывает высоту самолет. Из-под крыла вылетает узкое поле в лощине между гор, веером проносится вспугнутая овечья отара, мелькают вдали пограничный столб, красные посадочные флажки и белые стрелы из камня. Самолет ударяется о землю, катится и останавливается.

Пассажиры толпятся у выхода. Первым выскакивает Рамазан. Он подает Абуталибу руку, но старик небрежно отталкивает её и прыгает сам, подняв над собой палку. Он останавливается и па миг закрывает глаза, охваченный тишиной и прохладой. Узкая долина замкнута горами, и холодные тяжелые облака идут чередой, клубясь над снежными вершинами.

Навстречу бегут мальчишки, взрослые — это пришли встречать прилетевших. Среди них и невестка Гульба. Рамазан бросается к ней, обнимает и начинает кружить, как маленькую. Радость их так горяча и по-детски чиста, что и старик малодушно растроган. Он отворачивается, чтобы скрыть свое смущение, и раздраженно отдувается. Пусть радуются, но он им больше не ходатай, человек должен рассчитывать на самого себя и страшиться собственного суда над собой.

В самолет уже садятся новые пассажиры, чтобы лететь в соседние аулы. Старик постепенно успокаивается и после доброй понюшки с интересом оглядывается вокруг. А не слетать ли мне как-нибудь ещё разок? Он неторопливо обдумывает свое внезапное желание, наблюдая, как самолет поднимается над аэродромом, покачивает крыльями, выравнивается и набирает высоту. Теперь уже с трудом верится, что ещё каких-нибудь десять минут назад он был над горами, и однако же остался жив и с ним ничего не случилось. Новая песня, которая рождалась в нем, волновала его все больше, но, наверно, только там, наверху, придут её окончательные слова…