Сесилия Джемисон - Леди Джен, или Голубая цапля

Маделон и Пепси были не единственными, кто полюбил девочку почти материнской любовью. С первого же дня, как леди Джен со своей светлой улыбкой заглянула в грустное, изнуренное лицо Дианы д’Отрев, новая жизнь открылась для этой одинокой женщины, новая надежда озарила ее унылые дни. Присутствие ребенка внесло свет и молодость в ее печальное существование. Лучшим временем за многие тяжелые годы были для нее те часы, которые она проводила со своей маленькой ученицей. Сидеть рядом с девочкой у фортепиано и смотреть, как ее тонкие пальчики бегают по клавишам, или петь вместе с ней старинные баллады — было для Дианы большим удовольствием. Девочка никогда не огорчала ее, всегда была кротка, понятлива и так мила, что даже мать Дианы, при всей старческой сварливости, ничего не могла возразить.

Жозен всячески старалась втереться в семью д’Отрев, и, чтобы удержать ее на приличном расстоянии, мать и дочь вынуждены были дать ей деликатный, но решительный отпор. В вежливой форме они дали ей понять, что если принимают племянницу, это еще не значит, что они будут рады и тетке.

Жозен молча проглотила обиду, но в душе поклялась, что так этого не оставит. «Я покажу им, как пренебрегать мною! Нищие, а туда же — важничают! Погодите, мамзель Диана: Мышка порассказала мне о вас кое-что… Дайте срок — все об этом узнают! Воображает, что я позволю оскорблять себя безнаказанно!»

Пока Жозен разжигала таким образом свою обиду и строила планы мести, мадам д’Отрев и Диана обсуждали, как бы вырвать ребенка из когтей старой ведьмы.

— Страшно подумать, что девочка во власти этой женщины, что та имеет на нее права, — говорила Диана.

— Тут какая-то тайна, и мы должны ее раскрыть. Будь у нас лишние деньги, я бы непременно поручила это дело адвокату… Конечно, если она действительно ближайшая родственница ребенка, она имеет на него законные права, которых никто не смеет оспаривать, но я думаю, что девочку можно было бы купить у нее. Мне кажется, Жозен такого сорта женщина, которая за деньги на все готова.

— Все это одни фантазии, мой друг. Денег у нас нет и никогда не будет. Но будь мы даже богаты, то и тогда был бы большой риск брать чужого ребенка. Я тоже думаю, что тут кроется тайна, и ради малютки была бы рада, если бы все разъяснилось. Но это не наша забота, у нас и своих довольно.

— Ах, мама, что вы говорите! Неужели, если человек беден, он должен быть эгоистом? — проговорила Диана с легким упреком.

— Что делать, мой друг! Так всегда бывает. Бедному в пору думать только о себе. Правда, ты составляешь в этом случае исключение: ты больше думаешь о других, чем о себе. У тебя это выражается в каждой мелочи. Ну, хоть бы с этой птицей: по-настоящему мадам Журдан была обязана заплатить тебе за нее, а не навязывать на твою шею.

— Но, мама, чем же она виновата? Она не могла ее продать. С моей стороны было бы несправедливо вводить ее в убытки. Не ее вина, что птица не пошла в ход. Она ведь не просила меня экспериментировать над новой моделью. Что же делать, если мне не удалось!

— Тебе удалось, Диана, в том-то и дело. Работа превосходная, птица как живая.

— Мадам Журдан говорит, что ее покупателям не нравится клюв. Шею тоже находят слишком длинной, — робко заметила Диана.

— Это доказывает только, как мало они смыслят. Это — порода журавля, и шея вовсе не длинна, — отозвалась мать сердито. — Вот уж правда, на всех не угодишь!

— Я решила больше не браться за новые модели. Буду мастерить своих уток да канареек, и довольно с меня.

— Я говорила об этом тебе с самого начала. Я всегда находила, что ты слишком честолюбива, Диана, — не унималась старуха.

— Ваша правда, мама: я была слишком честолюбива, — поспешила согласиться Диана.

Прошло около года с того дня, как госпожа Жозен перебралась на улицу Добрых детей. Августовским утром, когда тетя Модя сидела в молочной, погруженная в тайны приготовления сливочного сыра и масла, вошел Пешу и, положив маленький бумажный сверток, сказал, чтобы она его открыла.

— Сию минуту, — отвечала тетя Модя, приветливо улыбаясь мужу. — Вот только налью форму и вымою руки.

Пешу молча кивнул головой и стал расхаживать по комнате, заглядывая в кринки с молоком и тихонько насвистывая. Когда ему надоело ждать, он развернул сверток и подал жене прелестные дамские часики с изящной золотой цепочкой. Тетя Модя ахнула от удивления.

— Где ты достал такую прелесть? — воскликнула она и, вытерев руки, взяла часы и принялась их рассматривать.