Владимир Лакшин - Закон палаты

Ганшину стало стыдно за Изабеллу. Всегда она так всё понимает, а тут вроде не до конца, не совсем сознательная, что ли.

— Ну, где здесь седьмая палата? — раздался тем временем из коридора мужской, зычный, непривычный голос, и, чуть пригнув голову под притолокой двери, вошёл высокий военный в командирском кителе и с забинтованной головой. В руках он держал фуражку.

— Пионеры и октябрята, смирно! — скомандовала Изабелла.

Все вытянули руки по швам и застыли на кроватях, повернув головы к вошедшему.

— Вольно, вольно, — не торжественно, как-то по-граждански сказал он и остановился в ногах у Зацепы.

Лицо вошедшего было волевое, строгое, но неожиданно он улыбнулся широкой, расточительной улыбкой, и все заулыбались в ответ.

— Ух, какие бузотёры! — И капитан обвёл глазами палату. — Давайте знакомиться. Капитан Ломов Пётр Лукич, одна шпала. Воевал на Юго-Западном фронте, ранен под Харьковом. Контужен. Красная нашивка и две жёлтые — видите? — Капитан показал рукой на грудь. — Обычно спрашивают. Сразу отвечаю: красная — тяжёлое ранение, жёлтые — два лёгких. Долечиваюсь здесь в госпитале.

Ребята глядели во все глаза: перед ними человек с фронта, настоящий герой, раненный вражеским снарядом, в кителе, пропахшим пороховой гарью! О таких они только в газетах читали в рубрике «Боевые эпизоды» — у Кости навалом этих вырезок.

— Ну, что вам, ребята, рассказать? — обратился к ним гость.

— Про войну… — пискнул Жаба.

— Расскажите про боевые эпизоды, — побледнев от волнения, солидно попросил Костя.

— Га! — Капитан снова широко улыбнулся и провёл ладонью по забинтованной голове. — Когда воюешь, ребята, все эпизоды боевые. Я в артиллерии служил. Что в нашем деле главное? Главное — определиться на местности: противник — наши войска! — Капитан энергично разрезал воздух ладонью. — Вышел на позицию. Определяй цель по угломеру. Заряжай! Пли!

Его слушали с пылающими щеками.

— А ребята на войне бывают? — неожиданно звонко выкрикнул Зацепа.

Капитан оглянулся на мальчишку с огромной голой головой и тонкими ручонками.

— Случается. Могу рассказать про одного пацана. Лет тринадцать, наверное, ему было… Тебе сколько? — обратился он к Зацепе.

— Девять.

— А тебе? — спросил он у Кости.

— Ну вот, почти как вы был парнишка. Командование его потом к медали «За боевые заслуги» представило. Родом из-под Житомира. Когда отступали, потерял своих, скитался в прифронтовой полосе и к нашей батарее пристал. А у нас связиста убило, он линию потянул…

Гостя слушали как заворожённые. Слышно было временами, как свистит ветер в неплотно закрытой форточке да потрескивает что-то за старыми обоями на стене.

Мало-помалу осмелев, ребята засыпали гостя вопросами. Интересовались, скоро ли убьют Гитлера и когда ждать революции в Германии? Спрашивали, случалось ли видеть капитану настоящую психическую атаку?

При каждом вопросе капитан насторожённо хмурился, обдумывал что-то, потом широко и дружелюбно улыбался, вызывая встречную волну улыбок, и начинал напористо и убеждённо говорить. Рассказывая, он порою горячился, обрывая себя на полуфразе, что-то вспоминал, вскрикивал и вдруг хрипел, будто петлей перехлёстывало ему горло.

— Пётр Лукич устал, отпустите его, ребята, я же вам говорила, — уже не в первый раз негромко повторяла Изабелла.

Все начисто забыли её предостережения, а ведь она заранее объяснила, что у капитана снесено снарядом чуть не полчерепа, врачи едва вернули ему жизнь и на затылке у него тонкая плёнка кожи, так что долго мучить вопросами его нельзя. Но гость и сам разошёлся.

— Фрицев и Гансов, ребята, мы били, бьём и будем бить. Даже в условиях отступления крепко давали им прикурить… Главное, на местности определиться: противник — свои войска. А скоро начнём наступать. Я лично хочу вернуться скорее в часть.

— Мы тоже на войну хотим, — выкрикнул Жаба.

— Вот и молодцы! — неожиданно поддержал Жабу капитан. — Вставайте скорее, ребята, чего слушать врачей! Меня в госпитале трижды к смерти приговаривали, а я встал и пошёл!

Все яростно, с восторгом аплодировали. Ребята вертели головами, заглядывали друг другу в пламеневшие надеждой лица. Вот это да! Как и все, Ганшин чувствовал, что уже полюбил его, восхищался каждым его словом, преклонялся перед ним и в душе называл не иначе чем «капитанчик», не зная, как получше обласкать.

Но Изабелла решительно вмешалась, чтобы поправить положение:

— Не поймите, ребята, Петра Лукича буквально. Хорошо лежать, слушаться медперсонала — ваш лучший подарок фронту. Правильно я говорю, Пётр Лукич?