Владимир Лакшин - Закон палаты

У Ганшина всё оледенело внутри. Увидев испуганные ребячьи физиономии, Юрка притормозил.

— Ну, таких у нас теперь нет, — объяснил он, — и говорить об этом нечего.

— Вот Зоя Николаевна… — неожиданно вставил Костя.

— Что Зоя Николаевна? — заинтересовался Юрка.

— Про бога говорила и вообще…

— Кому говорила? — остановился на полном ходу, что-то соображая, Юрка.

— Да вот Ганшину, и я слышал.

И Костя рассказал, что узнал недавно от Ганшина, про тот ночной разговор под звёздами.

В палате стояла тишина гробовая, даже Жаба перестал раскачивать кровать.

— О-о! — зацокал, покачивая головой, Юрка. — Зоя Николаевна прекрасный педагог, однако позволя-а-а-ет… И вы хороши, если не дали ей отпора. Вы же завтрашние пионеры и отлично знаете, что бога у нас нет. И если учитель заблуждается…

— Да нет, я ничего такого не говорю, — спохватился вдруг Костя. — Это так, случайный разговор вышел.

— В наши дни, когда люди гибнут на фронте, страна напрягает все силы для победы, ничего случайного нет, запомни это, Костя, — твёрдо возразил Юрка.

Костя уж не рад был, что начал, и лежал теперь с расстроенным лицом.

— Ну, ребята, сразу обо всём не переговоришь, — вскочил с его постели Юрка. — Я пошёл. А вы подумайте о плане работы будущего звена, о том, как помогать друг другу, вытаскивать отстающих.

— А на кино кто поедет? — заорал Жаба.

— Это вы сами, ребята, решайте, я попрошу ещё Изабеллу Витальевну к вам зайти, она скажет, — произнёс Юрка и был уже одной ногой в коридоре.

Костя повернулся к Ганшину:

— Ты что, Гашка, думаешь, я зря про Зою сказал?

Ганшину было не по себе. Чепуха понеслась в голове, какое-то колесо с крутящимися спицами. Всё смешалось: часы Фортунато, и слова Зои Николаевны, когда она показывала звёзды, и слова Юрки, что каждый должен, и Павлик Морозов, и мучающий детей Зиновий Петрович. Кому верить? И как всё это соединить, собрать, зажать, словно песок в горсти?

— Я вообще-то к ней хорошо отношусь, — смущённо бормотал Костя. — Ты не думай. Ну, что она такая скучная дура и на арифметике ко мне придралась.

— А всё ж зря ты её выдал, — неожиданно для себя пробормотал Севка и испугался. Таких слов Косте не говорили.

— Я выдал? Я выдал? — возмутился Костя. — Я только сказал, что было. Ты вот промолчал и остался сбоку припёку. А я, если хочешь знать, за тебя говорил. Мне что, я тебя спасал. Если бы старшие узнали, ты бы отвечал, что скрыл. И вообще, думаешь, мне приятно было…

«Опять он прав, — с тоскливым восхищением подумал Ганшин. — Что я за несчастный такой, что ни в чём разобраться не могу».

А Костя уже одолел минуту смущения.

— Хотите, я вам испытание сделаю? — обратился он к ребятам. — Пусть каждый скажет, только, чур, не врать, кого он больше всех на свете любит.

— Я мать больше всех люблю, — сказал, подумав, Гришка и насупил чёрные брови.

— И я маму… нет, маму и отца поровну, — сказал Поливанов.

— И я, как Игорь, — поспешил с облегчением Ганшин. Трудный всё же вопросик! Маму скажешь, отец обидится, отца назовёшь, а где мать?

Костя дальше слушать не стал.

— А теперь скажите, кого вы больше любите — Сталина или маму? — и с торжеством оглядел все лица.

— Сталина, — вздохнув, покорно сказал Гришка.

— И я, и я! — закричали ребята.

Мысль Севки билась, как пойманная птица. Как объяснить? Маму он любит больше всех, больше всех на свете, и потом отца, потом дедушку. Но ведь он знает, что все, решительно все больше всего любят Сталина. И он его любит. Но на втором месте. А разве можно сказать, что на втором? Разве Сталин может быть вторым? Но как же мама? И он упавшим голосом подтвердил:

— И я.

О Зое Николаевне никто уже не вспоминал, и Костя стал насвистывать марш из «Весёлых ребят».

— А мы не решили, кому в кино ехать, — напомнил вдруг Жаба.

Все поглядели на Костю.

— Надо голосовать, — сказал Костя, — кого решим, тот и поедет.

— А на следующее кино кто? — полюбопытствовал Игорь, понимая, что сегодня ему уж ни в коем случае не попасть.

— А на следующее установим очередь, — объяснил Костя, — чтобы всем по разику. Так будет правильно. Мы, сударь, имеем слабость соблюдать правила чести, — добавил он тоном Атоса.

Тут же и руки подняли: Косте ехать сегодня, в следующий раз Гришке, потом Ганшину, потом Поливанову, потом Жабе и, наконец, Зацепе. Да никто и не сомневался, что так будет: каждый знал своё место и заранее был с ним согласен.

— Только, братва, закон палаты — не трепать старшим про очередь.