Array Array - Марина

— Ну, ты и жрать, — ворчал Покровский, глядя мне в тарелку.

Вася подошел к нам, уплясавшийся и веселый, подозвал молодых.

Молодые у нас сегодня хорошие. Основательные ребята. Надежные. Может быть, они и выдержат тяжесть современного брака.

— Ну, ребята, — сказал Вася, — вот вы женитесь. Неплохо бы вам знать, что это бывает в жизни один раз. Другого не будет, запомните.

Вася будто подслушал мои мысли. Я хотела его поддержать, но кто–то на полную мощность врубил магнитофон. Оглушительно зазвучали джунгли. Вася засмеялся и потащил танцевать Марину. Он скакал перед ней свадебным индейцем, она же сутулилась и пожимала плечами. И казалось, что это не он старше ее на пятнадцать–семнадцать лет, а она. Она была такая взрослая, такая серьезная, а он — молодой, глупый и дерзкий. Ребята хлопали в ладоши, кричали.

Только Анютка, попавшая в поле моего зрения, была мрачна и зла. Она тяжелым, нехорошим взглядом смотрела на отца и на Марину. Особенно на Марину. Неужели она думает… Да нет, не может быть.

Между танцующими вклинился Стасик Новиков. Марина ожила, засветилась, заулыбалась. Любовь, черт подери! И лица у всех стали такие умильные, такие сладкие. Не знаю почему, но мне не нравится эта пара. И дело не в пирогах, как думает старик. Мне не понравилось, что я встретила Маринку с узлом у ломбарда, а у Стасика тут же появился джинсовый костюм. Мне не нравится, что Стасик расцвел пышным цветом, а Маринка слиняла, улетучилась. Она работает не хуже других, старается, но это — не хуже других — для нее смерть. Ох уж эти мне соединяющиеся сосуды! Мне перестала нравиться наивность Новикова. Какая–то выгодная для себя у него наивность. Он не повзрослел оттого, что изменилась его жизнь, что ему ответили на любовь, а наоборот — стал еще более инфантильным, этакий ребенок, взбалмошный и капризный. Да и вообще на него очень плохо подействовало то, что он стал играть в массовке спектакля, который ставит четвертый курс. Я же знала, что нельзя ему позволять этого! Зачем я послушалась Маринку! Она совсем потеряла голову, а я позволила ей себя убедить.

— Ему должно быть интересно, иначе он не сможет понять, зачем он вообще учится, — уговаривала она меня. — Ему скучно делать этюды и отрывки, пусть поймет, Для чего это надо. Он же ребенок, вы же знаете…

И я позволила себя околпачить, порекомендовала его С а м о м у. С а м остался доволен. Зато я недовольна. Какое трудное заведение наш институт, видите ли. Надо, оказывается, показывать мальчику конфетку в яркой обертке, чтоб он снизошел до труда. Как дрессированному медведю. Когда их было сто человек на место, то о конфетках никто не заикался.

Общение со старшими Новикову не на пользу, это уж точно. Он, как промокашка, тут же начал поглощать чужие кляксы и ляпсусы. Для начала стал подводить своих ребят — несколько раз не явился на репетиции отрывков. Лагутин и Веселкин тоже играют в массовке у старших, но они почему–то всегда приходят на свои отрывки вовремя, а вот Новиков не может. И ведь вчера ругали его на собрании, а сегодня утром он опять подвел Иванова и Ермакову. Что он думает?

А что думает Маринка? Не боишься ли ты, голубушка, что слишком быстро уверила его в собственной неотразимости? Что человек с головой на плечах не так скор на самомнение? Ах, да, конечно, он ребенок. Как это приятно, надо же! Так и хочется встрять в эти отношения, разъяснить людям кое–что. А не выйдет — так к черту эти отношения. Мне не нравится, когда в любви один приобретает, а другой теряет, теряет, теряет…

А ведь я сейчас думаю самые противоестественные вещи. Ведь, с другой стороны, все так понятно. Ведь нам, бабам, только позволь целиком потратиться на кого–то. Чтоб дотла. Всегда так было. Только сейчас так нельзя. Нельзя потому, что раньше, наверное, у женщины и не было другой цели в жизни, да и возможности другой заявить о себе не было. А сейчас мы сами с усами, но инстинкт кормить кого–то — птенца, самца, — инстинкт остался. Это благородный инстинкт, только кто оценит! Нет, не нравится мне легкость, с которой Новиков берет. И ужасно, что никто, кроме меня, этого не замечает. Старик, и тот смотрит на него с таким умилением, с такой любовью.

— Он удивительно раскрепостился. Прекрасный будет актер, Маша, — говорит он мне.

— Да, он не печет пироги, — отвечаю я.

— При чем тут пироги?

Мне хочется послать к черту этого старого тупицу. Впрочем, подождем. До Старика всегда все доходит медленно, но если уж дойдет…