Виталий Коржиков - Мы идем на Кубу

Издалека уже виднелись белые стены старой крепости, покрытые зубцами, а над нами поднимались башни — тонкие, как копья, с отверстиями наверху, словно дупла. Вдруг из дупла ближней башни, будто белка, выглянул человек. Выглянул и как закричит. А из соседней башни ещё один выглянул и тоже как закричит, и из третьей так же. И такой переполох поднялся, что, наверное, за Гибралтаром было слышно.

— Это муэдзины, — рассмеялся Рослый. — Молятся. Повыше забрались, чтоб богу послышней было.

Вскоре мы вышли из пролива и оказались, наконец, в Чёрном море. Почти вся команда вышла на палубу. Ни акул вокруг нет, ни летучих рыб, ни диковинных черепах, только вода. А все стоят у борта и смотрят: море-то своё!

Не успели мы стать в Новороссийске под выгрузку, как за воротами загрохотал барабан. Это отряд пионеров шагал к нашему пароходу. Давно я их не видел. Все в галстуках, в белых рубашках.

Бегут, а сами так и смотрят во все глаза, не прихватили ли мы кусочек Кубы. Пробились к капитану, несколько человек вышли вперёд, переглянулись и хором как запоют:

— Поздравляем с благополучным возвращением с героической Кубы!

Капитан говорит:

— Спасибо, дорогие, спасибо! — А сам повернулся ко мне и шепчет: — Ты уж займись ими, поработай. — И, показывая на меня, говорит: — Вот наш матрос вам обо всём расскажет. Я-то что! Он — другое дело. Он и Гавану всю исходил, и Фиделя видел.

Хитрит, просто ему некогда. А мне приятно — с пионерами побуду, сам в пионерах побываю!

Рассказал я им про Франциска, про Педро и про Фиделя рассказал.

А тут пионеры окружили меня и спрашивают:

— А что-нибудь кубинское есть у вас посмотреть?

— Кое-что, — говорю, — есть.

Привёл их к себе в каюту, вытащил из шкафа палку сахарного тростника, достал нож и отрезал кусок.

— Пробуйте!

Сразу несколько рук протянулось, пришлось ещё кусок дать. А потом и ещё. Так что от стебля ничего не осталось. Тут один мальчишка и говорит:

— Дайте нож, пожалуйста…

Смотрю, отрезал большой кусок — ив карман, а тот, что поменьше, как таблетку, за щёку. И другие ребята так сделали. Стоят, кусочки посасывают, и у каждого карман оттопырен. У каждого друг, наверно, есть. Это мне понравилось. Думаю, что бы им ещё показать, а они всё в угол смотрят, туда, где из ореха пальма растёт. Взял я орех в руку, а какая-то девчонка спрашивает:

— Можно, я поглажу? — Провела сверху ладонью и вдруг осторожно отдёрнула руку: — Ой, песчинки! Кубинские!

Тут все в её ладонь заглянули, а она сложила ладошку лодочкой, говорит:

— Осторожно, не сдуйте.

Удивился я: неужто разглядела что-то? Может, и вправду на орехе с Кубы песок завезли? Посмотрел я на ребят и говорю:

— Ладно, берите орех себе.

Пошла пальмочка из рук в руки — каждому хочется подержать. П все берут бережно. Ну, думаю, не пропадёт она, в хорошие руки попала.

Попрощались с нами пионеры, сошли по трапу, построились на причале, застучал барабан, и — пошагали.

Идёт отряд! Впереди всех — кубинская иальмочка. Как настоящий флажок колышется.

Через все океаны, от самого Владивостока, летела с нами кедровка. Сначала она забивалась в спасательный круг, пряталась там от ветра, а потом обжилась, приноровилась к морю не хуже чайки. Одного никак не могла привыкнуть к нашей пище, прямо сохла от голода. Долго мы не знали, чем её кормить, но вот как-то Иваныч-кок подошёл к птице, посмотрел на неё и сказал:

— Ладно, что-нибудь придумаем.

Отправился он в каюту и вернулся с полной горстью семечек. Семечки он возил с собой в любой рейс, а доставал их чуть ли не по праздникам. Соберутся несколько человек в каюте, достанет кок пухлый шелестящий мешочек и каждому по горсти насыплет. Посидят все, пощёлкают, как где-нибудь в селе на крылечке, родной дом вспомнят, тайгу, огороды с золотыми подсолнухами…

Высыпал Иваныч семечки на палубу, поглядела кедровка, слетела вниз, и щёлк! щёлк! — только лузга посыпалась.

— Ну вот видишь, говорил же, что-нибудь придумаем. Так и поплыла кедровка с нами.

Увидел её капитан и попросил плотника сделать клетку:

— Не годится землячке в штормы пропадать.

А когда клетка была готова, забрал кедровку к себе в каюту. Но не неволил её и клетку всегда держал открытой. Захотела птица — вылетела. Поносилась над морем — и снова в своё жилище.