Брайан Джеймс - Грязный лгун

Я свернул сюда с последней дороги, не зная, что окажусь в этом парке с холмом, который возник не из-за рек или гор, а был создан с помощью тракторов и экскаваторов.

Я знаю, что мне надо идти домой, я знаю, что мне нужно смело принять то, что я так давно откладывал, но я думаю, что ничего страшного не случится, если я потяну время еще чуть-чуть.

Я не останавливаюсь, чтобы рассмотреть людей, гуляющих в парке, я так же легко могу это делать и на ходу. Я заметил, что они не смотрят на меня так пристально и долго, как делали бы, если бы я смотрел в cторону от них, оказывается, глядеть на людей прямо проще, чем прятаться от них.

Я вижу траву, и что бы ни изменилось в моей жизни, трава до сих пор пахнет так же, только теперь приходится прилагать больше усилий, чтобы замечать эти вещи — чтобы замечать, что голоса детей больше похожи на голоса маленьких животных, чем на голоса людей, что иногда, когда ты этого хочешь, солнце может светить ярче, его лучи могут греть тебя сильнее.

Ей не надо быть здесь — быть здесь для того, чтобы я увидел ее стоящей на вершине холма, позволяющей мне поймать себя, потому что она здесь, в моей душе, всегда просит меня поймать ее. Сегодня я думаю, что, может быть, я это и сделал, может быть — только сначала мне надо перевести дыхание.

Я пускаюсь бежать внезапно, перехожу от шага к бегу, когда позади меня ничего нет и нет ничего впереди — разве что будут сны, которые не будут кончаться ранами от собачьих зубов.

Я совсем не чувствую себя кроликом, когда бегу.

Я чувствую себя быстрее, легче, смелее.

Земля ждет меня, чтобы поймать меня, когда я достигну вершины холма… Я раскидываю руки широко в стороны и кружусь — один круг, другой, как лопасти винта вертолета, но я не пытаюсь поднять себя в небо, к воображаемым небесным замкам, я просто сбавляю скорость, чтобы помягче удариться о землю, когда приземлюсь.

Единственное, на чем я пытаюсь сосредоточиться, — это белый диск солнца, хотя мне всегда говорили, что смотреть на солнце вредно для глаз. Но это не может быть так уж вредно, потому что там можно увидеть столько удивительного — что-то движется по диску солнца, будто картинки в телевизоре.

Я вижу там нас… различные оттенки белого пламени похожи на следы, оставляемые фейерверком.

Рианна и я.

Когда я закрываю глаза, я все еще вижу нас, стоящих в отсветах высвеченных на внутренней поверхности моих век, я думаю о том, что еще может с нами случиться.

Я представляю нас завтра у нее дома, ее маму, взирающую из коридора на то, как мы держимся за руки, и представляю, что, возможно, из-за этого они станут только ближе, вместо того чтобы совсем отдалиться друг от друга.

Я представляю нас в школе: оба маленькие в уходящем вверх блеске шкафчиков, но мы вместе, поэтому мы не кажемся такими уж маленькими и такими уж испуганными происходящим.

Я представляю, как она завоевывает призовые места по всему миру — всегда с веревочкой, туго намотанной на палец, всегда с улыбкой, от которой ее веснушки кажутся меньше, и я всегда рядом с ней.

Я представляю, как будут выглядеть наши дети, если они у нас будут, как мы их назовем, и что им никогда не придется смотреть на нас тигриным взглядом, потому что я обещаю себе, что я не буду таким, как мои родители, что я всегда буду любить их так, как мы с Рианной хотели, чтобы любили нас.

Я думал о столь многих вещах, и ничто из этого меня не удивляет.

Для меня необычно только то, что все эти мысли хорошие.

Я скрещиваю пальцы в надежде, что все это случится со мной, потому что тогда я смогу не потерять Ласи, пусть даже мы не будем вместе, не столько ее, сколько ее веру в меня, не столько для меня, сколько для нее — чтобы она знала, что она никогда не покидала меня, что я благодарен ей за все, что она сделала для меня, даже если я этого и не показывал. И это не значит, что я ее больше не люблю, просто я люблю ее по-другому, люблю ее так, как другой любит молитву, люблю за то, что она так беспокоится обо мне и пытается спасти.

Я знаю, что есть еще одна вещь, которую я должен сделать.

Я знаю, что ни одно из этих чудесных мечтаний не осуществится, пока я не покончу с плохим. Я знаю, что только он может мне в этом помочь, что именно любовь отца — это главное, что мне необходимо, если спасение вообще возможно для меня, потому что пока мое спасение не появится в его глазах, я всегда буду испорченным товаром.

Все, что когда-либо говорил; мне мой отец, это полная чушь.