Рувим Фраерман - Дальнее плавание

Кончится же когда-нибудь перемена, опустеет двор, и снова тихо станет в школьном мире, который мысленно уже покинула Галя.

Однако и после звонка, когда и впрямь тихо стало вокруг и поднятый ногами легкий снег снова улегся на землю, Анка не ушла, и маленькая фигурка ее в легком сереньком свитере, стынувшая на морозе, выражала тревожную задумчивость. Какую-то странную горечь и как бы надежду на что-то являла она в своей неподвижности.

И в ту минуту Гале хотелось протянуть к ней руки и обнять своего верного друга больше всего на свете. Но как она скажет ей о том, что решила уйти?

Но вот и Анка медленно двинулась от ворот и исчезла за широкой, туго ходившей на пружинах дверью школы.

И в то же мгновение открылась вторая черная дверь, через которую вышла недавно Галя.

Галя обернулась и тотчас же отбежала еще дальше, в глубь своей тесной засады.

Из двери вышел Ваня. Он был без шинели и без шапки и нес на спине большую вязанку дров, от напряжения глядя себе под ноги. В руках у него был топор. Он во что бы то ни стало решил наколоть дрова для Анны Ивановны. Они, должно быть, долго спорили об этом, так как лицо у него было возбужденное, но довольное, улыбка бродила на его губах. Он был так углублен не то в свои мысли, не то в свои чувства, растрогавшие его при встрече со своей старой учительницей, что не поднял даже глаз от земли.

Он бросил дрова на снег и начал тотчас же колоть их. Он легко поднимал нетяжелый топорик, который, должно быть, Анна Ивановна завела для себя по своей руке, и метко с силой опускал его раз за разом все в одно и то же место. В детстве он жил в деревне у деда, и тот научил его хорошо колоть дрова. Белое полено с крепкой еще сердцевиной плохо поддавалось легкому железу. Но он все бил и бил по одному месту, и полено, сжимая влагу, хранившуюся в его крепком теле, вдруг как бы со стоном начинало разваливаться и падало, побежденное, на снег.

А Ваня принимался за другое.

И не было у него при этом ни грозного боевого вида, ни грозных крыльев, на которых он вчера лишь, как смертельный снаряд, проносился над цепенеющими от ужаса и валившимися на землю врагами. У него было мягкое, даже чересчур мягкое, как бы сыновье выражение, которое Галя отлично увидела, на мгновение выглянув из-за дров.

«Что же это такое? — подумала Галя, подождав еще немного. — Ведь он скоро не уйдет».

И этот, как Анка, как все они, сторожит ее в своем детском, школьном кругу.

Вот уже полчаса, как она стоит между штабелями дров в этом узком проходе, где от мертвого дерева тянет холодом, лесом, пустыней. Волосы ее, тонкие и золотистые, превратились от инея в толстые седые нити, ноги, погруженные в снег, ныли от холода, пальцы, державшие ее школьную сумку, окоченели даже в теплых перчатках.

Что она делает тут?

А Ваня все колол и колол толстые поленья легким своим топориком. Не странно ли это, что он, на чьих крыльях хотела она унестись в его мир настоящих героев, сторожит ее в этом тесном плену?

Бывают же такие удивительные вещи!..

Но что же ей все-таки делать? Дров было очень много, а топор был легкий, и Ваня не собирался с ними так скоро покончить. Не может же она, вместо того чтобы погибнуть на поле сражения, совершая какой-нибудь опасный подвиг, достойный ее мечты и желаний, просто-напросто замерзнуть тут, среди этих проклятых дров!

Но, в то же время, как выйти сейчас из своей засады? Что он подумает и что она скажет ему?

Конечно, для иных, обыкновенных девочек, например для Лиды Костюхиной или даже для милой Анки, было бы все равно, что подумает при этом Ваня. Да и для самой Гали, может быть, еще вчера утром, когда она с трудом могла вспомнить его лицо и его имя, это было бы все равно. Но сейчас ей хотелось, чтобы он не подумал о ней ничего плохого и никогда. А ведь кто знает, что он может подумать, если она выйдет к нему из-за дров!

— Ха-ха-ха! — рассмеялась Галя над своим ужасным положением. — Ха-ха-ха! — продолжала она громко смеяться, так как стоять за дровами у нее уже не было никаких сил.

И, еле передвигая замерзшие ноги, она вышла из-за дров и остановилась в глубоком снегу. Бежать было невозможно. И она все продолжала смеяться.

И тут пусть все подумают, было ли ей на самом деле смешно хоть в самой малой степени.

Яркий румянец залил ее лицо, и без того раскрасневшееся на морозе, и лоб, и щеки, и уши. Она не знала, что сказать, если Ваня спросит ее: «Что ты делаешь тут, Галя?»

И так как лучше всего спрашивать первой — эта мудрость была ей давно известна, — то Галя спросила, все продолжая смеяться: