Илья Дворкин - Мастера

Когда Николай Фёдорович подошёл к Марии, он не узнал её. Перед ним стоял трубочист в перепачканной кофточке и перепачканной юбке. И лоб, и лицо, и волосы трубочиста были в чёрных пятнах.

Только глаза воинственно сверкали.

— Мария! — удивился Николай Фёдорович. — Ну и ну!!. Халат сначала надо было получить… А азарт в тебе есть и упорство есть, — добавил он, довольный.

Мария долго отмывалась в душе, но так до конца и не отмылась. Уж очень въедливой оказалась побеждённая краска. Она получила халат и пошла в нём домой, придерживая у горла края воротника.

И только дома, посмотрев на испорченную блузку, заплакала. И вспомнила слова Николая Фёдоровича: «Слёз прольёшь целый ручей. И руки не раз опустятся».

«Ну и пусть, — подумала Мария. — Всё равно научусь».

Прошёл её первый рабочий день в цинкографии. А за ним потекли другие. Мария присматривалась, училась, была упорной.

Сначала стала её слушаться чёрная краска. Растиралась быстро и уже не смела пачкать ни лицо, ни руки, ни одежду.

Потом Николай Фёдорович посадил Марию за стол травильщика. Там, где травятся клише для чёрно-белых рисунков.

Оттиски с первых клише, которые готовила Мария, были инвалидами какими-то: то в тёмных пятнах, то полосы вдоль и поперёк. Иногда оттиснется что-то серое, а что — не поймёшь: не то человек, не то корова, не то пень трухлявый!

Николай Фёдорович хмурился, но не ругал Марию. Видел, что она старается. Объяснял терпеливо. Всё приговаривал: «И Москва не сразу строилась». А если примечал на глазах у Марии слёзы, говорил: «Ну-ну, Москва слезам не верит. На мокром месте одни поганки растут!»

Мария сердито поджимала губы и начинала всё сначала…

— Ну, что ж, — сказал однажды Николай Фёдорович, кое-чему научилась. — Поработай в чёрно-белом цвете в полную силу. Пусть пальцы привыкнут. Они у травильщиков должны за мыслью и за глазом идти сами по себе. Только ты подумаешь, только в мыслях увидишь, а пальцы уже делают. Так и до цвета с тобой доберёмся. Главное, чтобы пальцы верили, что они умеют. Чтобы работали, на голову не оглядываясь. Как оглянутся, так и ткнут не туда.

И Мария работала, работала, работала…

Наступила осень. Пожелтела и опала листва. Пошли дожди. Пальцы Марии научились точно держать инструмент. Кисточка в её руках не дрожала.

Выпал снег. В садах и парках он лежал пушистый, голубоватый. А глаз у Марии стал уже быстрым, намётанным. Только разок взглянет на клише — и сразу видит, что надо, делать.

Где при печати должна краска лечь погуще, где, наоборот, черноту надо ослабить. А где и вовсе убрать.

Потом снег осел. На улицах вдоль домов появились натянутые верёвки с красными флажками — ограждения. С карнизов обивали сосульки. Мария работала над чёрно-белым клише, а Николай Фёдорович был ею доволен.

Весна разбудила дремавшие цвета.

Ярко зазеленели газоны.

Красили к празднику дома.

На углах продавали маленькие букетики фиалок, нежные нарциссы на тонких стебельках.

Прохожие сменили тёмные зимние пальто на яркие весенние.

Мария подошла к Николаю Фёдоровичу:

— Когда же, Николай Фёдорович, дадите мне с цветом работать?

Мастер посмотрел на неё задумчиво и неожиданно спросил:

— Какого цвета Нева?

Мария не смогла сразу ответить. Потом сказала:

— Серая, наверно…

— Гм… Бывает и серая, а бывает и не серая… — Николай Фёдорович посмотрел на Марию серьёзно: — Присматривайся к цвету. Всегда. Везде. Пригодится.

Вечером Мария подошла к Неве, посмотрела и замерла поражённая.

Под загустевшим небом река была не серой, а синей-синей. А противоположный берег подёрнут дымкой.

Мария стояла, облокотившись на парапет, и смотрела.

Зашло солнце. Небо и вода стали быстро темнеть, густеть.

Почернел противоположный берег.

Вода стала хмурой, серой, и только на гребешках волн оставались лёгкие синие блики.

«Неужели я не видела этого раньше? — подумала Мария. — Да нет, видела!»

Когда Маша была маленькой, она жила вместе с родителями в деревне Садки. Здесь всё-всё вокруг было разным: и тёмный бревенчатый дом, и маленькая речка-речушка с песчаными берегами и прозрачной водой, в которой мелькали весёлые тени-рыбёшки. И высокие сосны над речкой.

И вот семья переезжает в город. Прощай, речка! Прощайте, сосны!