Мария Киселёва - Верните маму

Весеннее солнце хлынуло в комнату с белыми стенами. Почки лопнули на тонкой ветке за окном. Кончился зимний сон…

Подали резиновые перчатки. Все готово. Хирург вошел в операционную.

— Мама! — крикнула Зойка, вбегая в переднюю. — Мама, тебе письмо из Чехословакии.

— Правда?

— Конечно! Дмитриевой Галине Сергеевне! И марка с видом на Карлов мост.

Галина Сергеевна взяла плотный продолговатый конверт и повертела его в руках, слегка ощупывая и не решаясь вскрыть.

— Ну давай я. — Зойка с хрустом оторвала полоску от края. — «Дорогая Галина Сергеевна, милая Галочка! Поздравляю тебя и весь наш коллектив с победой: твоя модель — спортивный костюм — признана лучшей».

— Лучшей! — закричала Зойка. — Ты, мама, молодец!

— Не может быть… — растерянно прошептала Галина Сергеевна.

— Ну смотри. — Зойка тряхнула листком. — Вот и тут: «…ты молодец, Галка! Жюри было очень строгим, да и соперники — ого! Мы все ужасно волновались…»

Галина Сергеевна еще держала письмо в руках, а Зойка, чмокнув ее в щеку, схватила портфель и убежала — сегодня ей надо рано, их 8-й «Б» дежурит по школе.

За столом Николай Максимыч прочитал вслух это письмо, где художник-модельер Дома моделей подробно описывала выставку одежды в Праге. Бабушка и Галина Сергеевна сидели тихо и слушали.

— Ты сегодня такая светлая, — сказал Николай Максимыч после завтрака. — Какая-то юная, прямо как Зойка. Честное слово.

— Я так рада, Коля, так рада. Ты не представляешь. Не могу сказать, как я переживала, ждала…

— Моя жена так любит славу? — шутливо воскликнул Николай Максимыч.

— Нет, это не тщеславие, — быстро сказала Галина Сергеевна. — Ты не думай, Коля.

— Я и не думаю. Это счастье творческой удачи. Оно достается трудно и выпадает не так уж часто.

— Да, — прошептала Галина Сергеевна. — Но для меня это — не только творческая удача. Гораздо больше. Гораздо больше. — Она глянула на Николая Максимыча тревожно-радостно и зажмурила глаза, выжав на кончики ресниц слезы.

— Что такое? — удивился Николай Максимыч и взял легонько жену за плечи.

— Нет, ничего, ты не пугайся. Я не буду, не буду. — И отвернув лицо, быстро провела кончиками пальцев по глазам.

— Это было мое испытание, — начала она очень серьезно, даже сурово. — Моя работа — и эта выставка. Нет, не в обычном смысле, потому что для всех участников выставка — испытание мастерства. Каждому хотелось добиться успеха. А для меня это значило не только успех или неуспех, а быть или не быть.

— Ну зачем так торжественно? — засмеялся Николай. Максимыч.

— Быть или не быть, — повторила Галина Сергеевна. — Ты ничего не знаешь, я никому не говорила. Даже тебе.

— А вот это нехорошо. У нас есть уговор о полной откровенности. — Николай Максимыч встал с дивана.

— Так было нужно, Коля, ты сейчас поймешь.

Галина Сергеевна откинула светлые волосы, поправила на коленях платье и сказала, глядя перед собой:

— Я хотела проверить, совсем ли я здорова, окончательно ли? Нет, подожди. Сама ли я работаю, вполне ли самостоятельно? Убедиться в этом не так просто, когда вокруг тебе помогают, тебя берегут.

— С тебя сняли инвалидность. Не можешь же ты не доверять целой комиссии врачей. Нет, теперь ты подожди. Тебя перевели в творческую мастерскую Дома моделей, куда не только больного, но и здорового не каждого возьмут.

— Ну зачем же ты сердишься?

— А затем, что ты придумала себе испытание, мучилась, волновалась, ждала. А все это напрасно. И больше так не делай.

— Хорошо, Коля.

— Если бы ты со своей работой не справлялась, тебе предложили бы другую. Что значат твои слова: сама ли я работаю?

— А вот что. Ты не сердись.

И Галина Сергеевна, усадив мужа рядом с собой, рассказала, что полгода назад она случайно разговорилась в сквере с пожилой женщиной и узнала, что сын этой женщины перенес большое потрясение. А работал он в банке главным бухгалтером. После лечения ему страшно было выходить на работу, боялся, что не справится, напутает, ведь большие деньги… Тогда старушка эта сама в банк письмо от доктора в конверте принесла, чтобы сыну ее помогли первое время, чтобы ошибок его не заметили. Так он и работал почти три месяца. Уж как ни насчитает, что ни напишет, все хорошо. А потом сотрудники заново пересчитывали. Он и уверился, что все в порядке, и успокоился. И опять сам работать стал.

— Ну и что? Хорошие товарищи.

— Конечно. У нас тоже хорошие товарищи, и они… знали обо мне. Вот я и подумала…