Герман Матвеев - Первая весна

Лошадь вдруг остановилась и, фыркнув, стала пятиться в сторону.

— Но, но… не бойся, глупая! — прикрикнул председатель, натягивая вожжи. — Вот посмотрите, Мария Ивановна! Что делают безобразники! Нашли место!

Посреди дороги стояла снежная баба. Кто-то не поленился раздобыть и надеть ей на голову старую, дырявую миску. Вместо глаз были вставлены осколки тёмного бутылочного стекла, приделаны руки и подмышкой торчал голик.

Дарья Андреевна была в коровнике и не слышала, как приехал муж.

— Заждалась, Даша? — спросил Николай Тимофеевич, когда она появилась в дверях.

— Да уж… заждалась, — ответила Дарья Андреевна, взглянув на незнакомую девушку и улыбаясь не столько ему, сколько гостье. — А вы зоотехник?

Николай Тимофеевич хлопнул ладонью по столу и засмеялся:

— Ну, что я вам говорил, Мария Ивановна?

Он только что рассказывал приезжей о молочной ферме колхоза и предсказал, что жена примет девушку за зоотехника, в котором нуждался колхоз и которого ждала животноводческая бригада.

— Нет, я не зоотехник, Дарья Андреевна. Я агроном, — улыбаясь, сказала девушка. Она поднялась из-за стола, подошла к хозяйке и протянула ей руку. — Зовут меня Мария Ивановна.

— Агроном? — с оттенком некоторого разочарования и удивления спросила Дарья Андреевна, но сейчас же улыбнулась и крепко пожала руку.

Без пальто и платка, в простом тёмном платье, Мария Ивановна выглядела совсем молоденькой. Невысокий рост, хрупкая девичья фигура и пышные густые волосы, заплетённые в одну косу, делали её похожей на девочку. Таких агрономов Дарья Андреевна еще не видала.

— Агроном, а какая молоденькая! — вырвалось у неё, когда она почувствовала в загрубевшей своей руке маленькую, почти детскую руку девушки.

Это невольное восклицание смутило Марию Ивановну. Она развела руками и с виноватой улыбкой ответила:

— Что делать! Потом буду и постарше.

— Это хорошо, что молодая! — вмешался Николай Тимофеевич. — Молодые задористы, а нам таких и надо! Ты вот что, мать… Соловья баснями не кормят. Мы в дороге протряслись. Организуй нам поесть.

Новый просторный дом председателя был перегорожен на три неравные части. Одна комната, самая большая, занимавшая половину дома, с русской печкой, считалась общей. Тут стряпали, занимались домашними делами и принимали гостей. Вторая была спальней, а третья — самая светлая, с окнами на юг, — принадлежала дочери.

Пока Николай Тимофеевич переодевался и умывался, Дарья Андреевна собрала на стол обильный завтрак и украдкой наблюдала за молодой и, как ей казалось, беспомощной, ненастоящей „агрономшей“.

Мария Ивановна заметила осторожные взгляды Дарьи Андреевны. В них были и недоверие, и любопытство. Она приготовилась к такому приёму, но никак не могла отделаться от чувства смущения охватившего её при первых словах этой женщины. Состояние у девушки сейчас было такое, какое она испытывала недавно перед экзаменами. Да, первая весна агронома — это тоже экзамен. Ни сердиться, ни обижаться не следовало. Она достала из чемодана полотенце с мылом и пошла умываться в сени.

Вернулся Николай Тимофеевич.

— Коля! Откуда она? — вполголоса спросила Дарья Андреевна, кивая головой на дверь.

— А что? Не понравилась?

— Почему не понравилась? Девушка она, видать, хорошая, но уж больно молода, — не справится, да и слушать её никто не будет.

— Ерунду ты говоришь, Даша, — с досадой сказал Николай Тимофеевич. — Науку будут слушать, а не её.

Умывшись холодной, прозрачной водой, Мария Ивановна почувствовала прилив какой-то особой бодрости. Выглянув за дверь на улицу, она увидела голубое небо и снег на крыше сарая, порозовевший под утренним солнцем. Задорно чирикали воробьи, и откуда-то издалека доносился равномерный звон ударов железа о железо. „Наверно, в кузнице“, — угадала девушка, думая о том, что все эти звуки, и солнце, и небо имеют уже прямое отношение к ней.

„Работать, работать, работать“, — говорила она себе, возвращаясь в дом.

Встреча на дороге и разговор с председателем взволновали Ваню Рябинина. Весь день была в памяти девушка в белом вязаном платке, её внимательный взгляд и добрая улыбка. Когда мальчик вернулся из школы домой, ни матери, ни отца, ни старшей сестры не было. Деду нездоровилось, и он грелся на печке.

— Обедай, Ванюша, — сказал старик, кряхтя и охая. — Мать на работе. Шти в печке.

Ваня заторопился. Достал чугунок, налил в миску щей, отрезал хлеба и сел за стол.