Вениамин Каверин - Сказки

— Улетел!

— Вот это да! — сказал с восторгом Петька.

Они разговаривали бы до утра, если бы Старый Трубочный Мастер, который просыпался раньше всех в Немухине, не вышел на крыльцо, протирая глаза. Он только сказал:

— Кыш!

И они разлетелись.

Таня с утра ушла в свою музыкальную школу, а Петька — в свою немузыкальную, из которой он после третьего урока удрал. Две Летандии представились, как оказал бы Леня Караскин, его воображению. Та, которую нарисовал Смотритель Маяка, — нарядная, веселая. Маскарады, ветряные мельницы, лодки под цветными парусами. Главный Ветер, который принимает его, как видного представителя города Немухина, и, наконец, эскорт — семнадцать летающих девочек из самых знатных семей. Заглянув в словарь иностранных слов, Петька, кстати сказать, выяснил, что эскорт означал «конвой» или «прикрытие». Но все равно приятно было опуститься на площадь Розы Ветров под конвоем семнадцати девочек из знатных семей.

Но была, оказывается, еще и другая Летандия, в которой все умеют, но никому неохота летать. Скучная, заброшенная крепость, построенная пятьсот или шестьсот лет назад, где нет ни радио, ни стадиона и где парусные лодки пришвартованы в гавани на вечной стоянке. О стадионе он специально спросил у Лени.

Словом, сравнивая одну Летандию с другой, Петька подумал о том, что слетать туда все-таки интересно. Но как? В первом разговоре он не решился попросить Леню дать ему два-три урока. Через несколько дней он снова отправился к Лене, и тут состоялся очень важный женско-мужской разговор, потому что вдвоем они говорили минут пять, а потом к ним присоединилась Таня.

— Значит, ты улетел потому, что тебе стало скучно? — спросила она.

— О да. Ведь скука бывает разная: легкая, тяжелая. У меня она была смертная. Я чувствовал, что скоро умру, а что может быть скучнее, чем умереть от скуки. Но была и другая, не менее серьезная причина. Я перестал поступать, соображаясь со своими обязанностями, а Смотритель, соображаясь со своими, стал меня бить. И кончилось тем, что, собравшись с силами, я сказал ему, что он коварен, отвратительно прямоуголен, жесток и заслуживает сурового наказания за жестокое обращение с детьми.

— А он? — спросили в один голос Таня и Петя.

— Он на трое суток запер меня наедине с маячной лампой, и я не задохнулся от запаха керосина только потому, что в Летандии очень плохой керосин. Почти все керосинщики — лицемеры, подливающие в керосин много воды. Я зажег тройной проблесковый огонь, чтобы все корабли, приближаясь к Летандии, далеко обходили эту скучную крепость. Потом я немного поплакал, написал на стене Маяка: «Прости» — и улетел.

С точки зрения Петьки, мальчишка, который сознается в том, что он плакал, — это уже не мальчишка, а девчонка или ни то ни другое.

Но Таня, по-видимому, поняла Леню совершенно иначе.

— Конечно, трудно расстаться с родиной, какова бы там она ни была, — мягко сказала она. — Но ты действительно надеешься, что он может тебя простить?

«Как бы не так!» — подумал Петька, вспомнив коротенькую злобную фигуру Смотрителя, с его ничего не выражавшим лицом.

— Нет, это было обыкновенной вежливостью, — ответил Леня. — Просто в Летандии вместо «прощай» говорят «прости».

— Ну, братцы, значит, так, — сказал Петька, которому не терпелось научиться летать. — Что же мы, товарищи, будем делать?

Конечно, прежде всего надо было сказать Лене, кто поместил в «Немухинском голосе» странное объявление о строительстве воздушного замка. Кто вслед за шляпой перелетел через забор к Воробьевым. Кто, подъезжая к Петьке, приглашал его в Летандию, если он найдет мальчика, умеющего летать. Но так прямо и выложить все это худенькому, вежливому, нервному Лене?

Заранее было условлено, что начнет Таня — сперва что-нибудь о воздухе вообще или о воздушном опылении, которое они недавно проходили по ботанике. Потом, что между Мухином и Немухином, говорят, скоро начнут ходить вертолеты. Потом… Словом, все было бы в порядке, если бы Петька вдруг не заговорил о книге — той самой, которую, по мнению библиотекарши, он должен был прочитать через три или четыре года.

— Я ее даже захватил с собой, но не всю, потому что она очень толстая. Там две девчонки сперва разговаривают о том, какая чудная ночь, а потом одна садится на корточки и подхватывает себя под коленки. Причем совершенно ясно, сказал он по слогам, — что она р а с с ч и т ы в а е т в з л е т е т ь.

Таня нахмурилась, и Петька догадался, что забежал вперед, хотя был убежден, что девчонка была, в общем, на верном пути.