Аделаида Котовщикова - Пять плюс три

— Да нет, наверно, правда! — возразили мальчишки. — Он ведь такой.

Полдня Матвей пробыл в изоляторе. За дверью кто-то тоненько распевал:

— Звездочёта-обормота взяли ямы в обороты! Звездочёта-бегемота взяли ямы в обороты!

Несмотря на высокую температуру, Матвей узнал голос Сони. Но недолго удалось Соне упражняться в дразнильном пении: к вечеру машина «Скорой помощи» увезла Матвея в больницу.

Раз или два в неделю Окуньки продолжали ходить в гости к дяде Миколе, то с ночёвкой, то возвращаясь к отбою в сопровождении старика. Уходили они всегда с разрешения воспитательницы или директора. Сами в посёлок не убегали. Любовь Андреевна догадывалась, что отлучаться самовольно им строго-настрого запретил дядя Микола. Возвращались они всегда какие-то успокоенные и как бы чем-то гордые.

Давно уже Окуньки не затыкали уши, когда им делали замечание, и хотя пятёрки получали редко, но и двойки исчезли из их тетрадей. «Твёрдые» тройки, иногда четвёрки стояли теперь в журнале против фамилий близнецов. Неблестящие отметки. Но, вспоминая время, когда Окуньки сидели в классе безучастными олухами, да ещё с заткнутыми ушами, Антонина Васильевна очень радовалась этим тройкам. И нередко хвалила близнецов. Непривычно и приятно было Вове и Вите Окуньковым слышать похвалы.

Жить Окунькам стало гораздо лучше и веселее. Оказывается, вести себя, как другие ребята — слушать на уроках, считать, писать и особенно читать — интереснее и несравненно легче, чем всё делать наперекор. Не приходится всё время быть начеку, чтобы немедленно сделать не так, как тебе велят, а наоборот. Вдобавок все — даже записные лентяи — часто над ними смеялись, смотрели на них с удивлением, как на каких-то ненормальных, а девочки и с жалостью. Лишь первое время ребят забавляли проделки близнецов, а потом всем надоела их молчаливая война с учительницей.

Казалось, не полтора месяца назад, а когда-то очень давно Окуньки впервые ушли из интерната вместе с дядей Миколой. Дело было так.

Неохотно плелись Окуньки следом за садовником-кочегаром. Насупившись, поглядывали недоверчиво.

Пройдя немного, Окуньков Вова процедил сквозь зубы:

— Зачем мы идём?

— Идём зачем? — как перевернутое эхо, процедил Окуньков Витя.

Дядя Микола к ним обернулся и ответил спокойно:

— А затем, что зажарит вас моя старуха. В сметане. Давно я жареных окуней не ел.

Скупо, краем рта улыбнулись Окуньки: мол, мы не дошколята, чтобы нас такими глупостями стращать.

Дядя Микола воззрился на них с удивлением:

— Не верите? — Он даже по колену себя стукнул: — Не верят глупые хлопцы, скажи на милость! Ну, так слухайте! Моя старуха, Домна Ивановна, така грозна бабка, шо тильки держись! И съем я вас, как вечерять сяду, в сухарях и сметане. Йисть буду я, а стряпать вас то вона буде. Так-то!

Чуть-чуть хихикнули Окуньки и сразу нахмурились, напустили на себя полное безразличие. Так, с каменными лицами, и вошли они вслед за дядей Миколой в небольшой садик. В глубине садика, между персиковыми, абрикосовыми, вишнёвыми и сливовыми деревцами стоял домик под черепичной крышей.

Едва лязгнула калитка, на крыльцо вышла полная моложавая старуха в белой косынке и в цветном длинном переднике. Всё лицо её с загорелыми, тугими, почти без морщин щеками расплылось в улыбке.

— Это что же за хлопчиков таких славных ты привёл, Микола? — спросила она певуче.

— Прикидается ласковой, — шепнул старик близнецам. — Як та самая баба яга, что Ваню зажарить схотела.

Громко он сказал, сурово сдвигая брови:

— Славны воны, чи не славны, це большой вопрос! И треба в этом вопросе разобраться по пунктам, А ну, геть у хату!

Не успели Окуньки опомниться, как они уже сидели на табуретках в чистой кухоньке возле стола. Руки у обоих были вымыты. Перед каждым в тарелке благоухал борщ.

— Мы обедали, — сказал Окуньков Вова.

— Обедали мы, — сказал Окуньков Витя. — В интернате.

— А до того, кто обедал, кто нет, нашей Домне Ивановне дела нету, — с аппетитом принимаясь за борщ, заявил дядя Микола. — Бо насчёт кормёжки вона дэспот и никуды не денешься. Вот накормит, а потом… гм-гм!.. к ужину это самце и воспоследует…

Всё тучное тело Домны Ивановны заколыхалось от смеха.