Виктор Аланов - Петька Дёров

— И один из них погиб, а другой ранен, и что с остальными, — неизвестно, — осторожно заметила Чернова.

— Верно. Но ты смотрела ему в глаза. Скажи я этому раненому Фоме: «Вернись обратно и узнай точнее», — что бы он сделал? Я уверен, кинулся бы туда, не задумываясь. Дети? Нет, это уже не только дети. Настоящие патриоты.

— И всё-таки только дети. Не всегда их удержишь, согласна, но самому посылать их на опасность…

— Маша, а вот скажи… Если бы стоял вопрос так. Нужно, совершенно необходимо выполнить опасное задание. И возможность единственная — послать своего собственного сына, хотя ты и знаешь, что ему может грозить смерть. Послала бы ты его?

Чернова ответила не сразу. Но помолчав, произнесла тихо и ясно:

— Да. Послала бы.

Несколько дней мальчики безвыходно просидели в своей комнате на колокольне. Многое передумали, о многом переговорили они в эти дни. Именно тогда, в минуту самой сердечной откровенности, решился Фома сказать Петьке о самом важном.

На вопрос Петьки, — откуда же появилось на нем такое чистое и хорошее белье, — Фома сперва небрежно, по-обычному, бросил: «Один хороший человек дал», — но, увидев недоверчивый внимательный взгляд товарища, наконец решился:

— Петь! Я тебе что-то скажу. Болтать не будешь?

— А когда я болтал? — возмутился Петька.

— Знаю. А всё-таки… Поклянись, что не скажешь.

— Ну, честное пионерское!

— Нет. Еще крепче поклянись.

И Петька послушно повторил тут же придуманную Фомкой клятву: «Не скажу никогда и никому, хоть бы пытали. А если нарушу слово, пусть никогда не стоять мне под пионерским знаменем, не увидеть Красной Армии и пусть в меня плюют все советские люди".

Только после этого Фома рассказал другу, что недалеко от города, в той стороне, куда они никогда не ходили во время совместных прогулок, потому что, как уверял раньше друга Фома, там «нет ничего интересного», стоит на берегу реки маленький домик. Живет в нем один хороший, ну просто замечательный человек. Рассказывать о нем никому не надо и лазать туда попусту нечего. Но если случится что-нибудь особенное, совсем особенное, ну, если приключится что-нибудь с ним — Фомой или если Петька узнает что-нибудь очень важное, тогда даже нужно пойти в домик и сказать живущему там человеку, Сергею Андреевичу, а можно и его жене, что он — тот самый Петька, который живет с Фомой.

— Всё как есть можно ему сказать. Ну, как вот мне… пли как отцу говорил, — закончил Фомка. — Он такой, всё понимает.

Прищурив умные темные глаза, Петька внимательно смотрел на друга.

— Это ты к нему уходишь, когда тебя долго не бывает? — спросил он.

— Ага! — покосился на товарища Фома.

Но Петька ни о чем больше не спросил. Не проявлял он любопытства и позже, когда миновали дни их невольного заточения и Фома, снова начавший шнырять по городу, вдруг надолго отлучался под предлогом того, что ему «надо сбегать в одно место». Только к его приходу Петька обязательно бывал дома, старался приготовить что-нибудь повкуснее из нехитрых запасов и так ухаживал за Фомой, будто тот вернулся из дальнего похода.

Впрочем, эти отлучки были не так часты. Сергей Андреевич всегда советовал быть осторожным, осмотрительным, не вертеться без нужды на глазах у фашистов. Фомка с другом держались подальше от центра города, где было больше всего немцев, и уходили на окраины. Подрабатывали, помогая тамошним жителям в прополке и поливке огородиков, не забывали бабку Агафью, старательно ухаживая за ее грядками.

Несколько раз они видели Зозулю, к их великой радости благополучно убежавшего во время облавы на дороге и лишь в лесу отставшего от Петьки. Но встречи с ним были редки. Мать Зозули, напуганная ходившими по городу разговорами о мальчиках, убитых в гестапо, вспомнила, наконец, о сыне. Она чаще оставалась в квартире, запрещала Зозуле далеко отходить от дома и уже почти не возражала, когда мальчик снова и снова поднимал разговор о своем отъезде к дяде-рыбаку на остров Белов.

Значительно реже, чем прежде, Чернов давал мальчику поручения. И все же иногда приходилось прибегать к услугам Фомы.

Работа подпольщиков в городе усложнялась. Подозрительность немцев росла. На станции они установили строгий контроль. По всем путям около эшелонов ходили часовые. Фашисты хорошо знали, что в партизанских штабах быстро становится известным всё, что делается на вокзале, время отправки и направление воинских эшелонов. Составы взрывались в пути, не дойдя до места назначения. Но, несмотря на все старания, гитлеровцам никак не удавалось обнаружить и схватить ни одного из партизанских разведчиков.