Михаил Самарский: На качелях между холмами

— Слушай, — неожиданно принял я решение. — Бери свою икону. Поедем на кладбище.

— Ой, Миша, я боюсь, — испуганно произнесла Машка.

— Прекрати эту истерику, — сказал я, словно Машка действительно билась в истерике, но она не стала со мной спорить. — Чего там бояться?

— Я ни разу не была на кладбище…

— Вот и побываешь, — говорю. — Тем более мы так и не вручили подарок. Поехали.

Сначала мы пытались остановить частника, но никто не хотел ехать на кладбище. Затем на остановке одна старушка подсказала нам, что из Москвы до кладбища регулярно ходит маршрутное такси. И действительно, минут через пятнадцать-двадцать мы уже были в пути.

Дорога к Богородскому кладбищу лежит через лес. Я никогда не видел таких красивых берез. Не знаю, может, мое воображение нарисовало такую яркую картинку или солнце в тот день нарочно разбросало облака подальше от себя, но я увидел какую-то необычную красоту. То ли я раньше не обращал внимания на все эти ели, сосны, березы, то ли природа так распорядилась, чтобы самые лучшие деревья росли именно здесь. Вообще-то, все правильно — дорога в последний путь должна быть всегда красивой. Если бы от меня это зависело, я бы украсил такие дороги по всей стране. Откуда мы знаем, может, покойник по пути к своей могиле все еще видит и слышит. Может, ему хочется в последний раз насладиться всей этой красотой. Может быть, он страдает оттого, что вот еще час-другой, и он окажется в сырой, мрачной яме.

Нам, ныне живущим, обязательно нужно позаботиться о дороге, по которой мы все когда-то отправимся в последний путь. Я лично не верю в другую жизнь. Бабушка такая наивная, мечтает в рай попасть. Она говорит, что не может человек вот так просто взять и сгинуть, все равно будет какое-то продолжение. Не понимаю я этого. Мне кажется, смерть — это сон, только уже навсегда. Уснул человек и не проснулся.

Еще из машины мы увидели деревянную церковь с голубой крышей и золотыми куполами. Она находится прямо на территории кладбища. Чуть позже мы выяснили, что это храм Святителя Николая, освященный сравнительно недавно — 19 мая 2002 года. У ворот нас встретила женщина в голубой панаме. Женщина удивилась, что мы одни, без взрослых, но подробно объяснила, где находится двенадцатый участок. Путь к нему оказался не близким.

Сразу же за воротами мы увидели длинный-длинный ряд заранее приготовленных памятников. Мне даже жутковато как-то стало. Представляете, стоят памятники и ждут своих очередных покойников. Ведь, если вдуматься, их приготовили для живых людей. На них пока нет ни имен, ни фамилий, ни изображений. Но памятники в любой день могут пригодиться. Страшно — могильный памятник для живого человека. Мне кажется, нужно запретить изготавливать их заранее. Умер человек — сделай. Хотя, по правде говоря, я не знаю, как правильнее. Но все равно страшновато даже к ним прикасаться.

Мы не сразу попали на могилу Владимира. По пути нам встретилось целое поле с каменными табличками, на которых было выбито «Неизвестный солдат». Как же это, наверное, обидно быть похороненным неизвестным. Лежит человек в могиле, и никто из родных не знает, где он. Никто не придет сюда и не поплачет над отцом, дедушкой, сыном. Хотя, если это солдаты, погибшие в Великой Отечественной войне, то их отцы и матери, наверное, тоже давно умерли. Но у этих солдат могут быть дети, внуки, правнуки. Бедные солдаты. Посреди поля возвышается большой памятник, рядом скульптура матери. У меня даже слезы навернулись, а Машка расплакалась, когда мы прочитали на плите слова:

Какие замечательные стихи. Жаль, что не указан автор, я бы с удовольствием почитал и другие его произведения.

Через некоторое время мы добрались наконец-то и до двенадцатого участка. Владимир лежал с краю. На могиле два венка. «Владимиру от друга» и «Владимиру Григорьевичу от соседей». Машка прислонила иконку-подарок к кресту и перекрестилась. Неподалеку какие-то рабочие сооружали оградку. Один из них подошел к нам. Лучше бы и не подходил. Мало того, что от него разило водкой, так еще и оказался до занудства любопытным.

— Это ваш родственник? — спросил он.

— Да, — отвечаю я нарочно кратко, чтобы отвязался.

— Кем он вам доводится? — зудит мужик.

— Дедушкой.