Альберт Лиханов - Лежачих не бьют

А потом опустила кипятильник в ведро, которое похуже. Когда вода стала закипать, понесла его в скворечник.

Я видел, как обливала она доску, где очко, как яростно терла тряпкой узкие стены и пол. Вышпарив наш уличный туалет, бабушка снова скипятила воду и теперь уже окончательно оттерла невезучее наше ведро.

Закончила приборку, вопросительно поглядела на маму:

— Ну, теперь-то он нас простит?

Подразумевался отец, который, вернувшись с войны, скажет что-нибудь взыскующее. Так вот, перелетая вперед через полтора еще только предстоящих года, когда отец вернулся и после недельных радостей стал оглядываться повнимательнее, бабушка, как и обещала, вкратце рассказала, кто квартировал в нашем скворечнике и почему он выглядит как почти что новый.

Отец усмехнулся, обронил мимолетом: «Ну, где-то же они должны были срать!» И забыл об этом навсегда. Как будто комара прихлопнул, даже, в общем, не заметив, что тот его все-таки укусил.

А тогда — жара кончилась. Пошли дожди, дорогу омыло, и она по-новому засветилась, заблистала, украшая собой серые домишки, стоящие вдоль нее.

Пленные продолжали работать.

Все так же, стоя на коленках в грязи и песке, вбивали они желтоватые куски известняка — мостики в светлый путь. И даже, как мне казалось, радовались, прерывая свой труд только в сильные ливни.

Тогда они укрывались под плащ-палатками — их привозил Федот со своими помощниками по утрам. Сидели все вместе возле какого-нибудь забора, рядом, будто они и не враги, не пленные и их охрана, а просто несколько людей в русской форме с винтарями да несколько людей в обветшавшей немецкой форме, купленной, например, на рынке. И всех их застал дождь.

Сильный дождь, и они просто прячутся от него.

Однажды я прямо в ливень бежал мимо них, прикрывшись курточкой, и они узнали меня, закричали:

— Киндер! Малчик! Друг! Колька!

И я тоже крикнул им что-то в ответ ободряющее.

Не мог же я крикнуть им:

— Так вам и надо, гады!

Может быть, это последнее впечатление о пленных, запавшее в меня: я бегу мимо них, сыплет яростный дождь, настоящий ливень, и они кричат мне одобряющие слова.

Из своего прошлого — кричат моему будущему.

А новый скворечник кто-то все-таки подпилил, и он рухнул. Пленного в нем не было, дело произошло ночью, просто наутро все увидели туалет на боку. Яму, вырытую под ним, немцы засыпали, а деревянный короб увезли. Я потом допрашивал Вовку — это, мол, ты? Но тот делал большие глаза, отпирался и даже божился, а когда человек божится, ему полагается верить. Значит, кто-то другой дотумкал!

В один прекрасный день улицу домостили, и пленные исчезли.

Самодельные шлагбаумы все еще перекрывали движение, скорее всего, их просто забыли убрать. А дорога была готова, удивительно чиста и красивая: бело-желтая, не по-русски аккуратная и ровненькая.

Я смотрел, смотрел на нее от нашей калитки, и вдруг ноги сами понесли меня. Сначала я подошел к шлагбауму, выбрал самый центр чистого пути и двинулся вперед.

Как мне было хорошо, жалко, что пет Вовки! Впрочем, может, и лучше, что нет. Опять бы он стал ворчать, делать замечания, выражать неудовольствие.

Честное слово, мне было лучше одному.

Я шел первым по нашей новой, еще не объезженной и не обхоженной улице!

Конечно, она была шершавая, и нередко камни выступали из земли острыми краями. Конечно, по ней нельзя было скользить — но мы тогда и не мечтали об асфальте.

Я просто шел по желтовато-поджаристой дороге и ликовал!

Радостные предчувствия сжимали мне горло. Я представлял, как навстречу мне вот по этой самой новенькой и светлой дороге идет сейчас отец с войны. С вещмешком на одном плече. В пилотке. Загорелый и небритый.

Обязательно небритый!

Но почему?

Почему мне хотелось, чтобы отец вернулся обязательно небритый? Думаю, потому, что мне очень хотелось, чтобы меня обнял наконец настоящий мужчина.

Мой мужчина.

На чужих я уже нагляделся.

Но это еще не все.

Забудем про тот счастливый каменный омлет, аппетитно поджаренный песочком. Улицу скоро затоптали — сперва ассенизационные обозы, потом прохожие, потом бедная скотина, которую снова погнали на мясокомбинат мимо нас.

А после войны мимо нас стали ездить машины, даже золотари пересели с лошадей за руль цистерн: то-то пошли у них дела! Мягкий известняк на дороге осыпался под тяжестью новых времен, появились выбоины, в которых осенью и весной стояла вода.