Иван Серков - Мы с Санькой в тылу врага

— Резеда! Резеда! Оглохли вы там, что ли?

Помолчит немного и снова:

— Ромашка! Але, Ромашка!

А по двору с «главным» отцовским топором ходит Сергеич, пожилой, усатый дядька в шинели, подпоясанной ниже хлястика. Он ищет какую-нибудь доску, чтобы сколотить хоть временный стол. Наш, пока мы сидели в блиндаже, кто-то унес или порубил на дрова. Что старого солдата зовут Сергеичем, я от бабушки услышал. Она из себя корчит важную хозяйку — бегает за ним вслед и во все вмешивается:

— Ты эту доску не трожь, Сергеич, вон ту лучше возьми. Эта на потолок пойдет, проломали, гады ползучие.

Я злюсь на старуху: всюду она свой острый нос всунет. Тут война идет, а ей доски жалко. Осмелела. С немцами, небось, так не говорила.

— Велик вырос, а ума не вынес, — ответила мне на это бабушка. — То ж немцы, а это свои.

Смотри ты, Сергеич ее слушается. Даже обещает сам залатать потолок — всего-то пять минут дела.

— А это, стало быть, твой хозяин, Матрена Евсеевна? — кивает он на меня.

— А-а! — машет рукой бабушка. Да как машет! Какой, мол, там хозяин, горе одно. — Без отца толку не будет, свернет себе шею. Долго ли нынче?

— Придет отец, — обнадеживает Сергеич, ловко орудуя топором. Щепки отлетают ровные, аккуратные.

— Дай-то бог, — вздыхает бабушка.

Вот пристала к человеку, мне и слова не дает вставить. Я, обиженный, ухожу в хату, слоняюсь там из угла в угол, путаюсь у штабных под ногами. Меня обходят, просят не мешать. Что ж, полезу на печь.

Там сидит Глыжка и грызет черный солдатский сухарь — аж искры из-под зубов. А мне не сидится. Погреюсь немного и снова путаюсь под ногами, прикидываю, у кого бы это спросить насчет добровольцев: берут их или нет?

Черный горбоносый капитан, кутаясь в шинель, сидит над бумагами и пьет какие-то желтые пилюли. У него малярия.

Сергеич его уговаривает:

— Ложитесь на скамью да укройтесь моим тулупом.

Капитан крутит головой и в который раз спрашивает у телефониста:

— Кузьмин, первый молчит?

— Молчит, — виновато отвечает Кузьмин.

Капитан мне нравится: мужественный, широкоплечий, подтянутый. Плевал он на малярию. Нашим малярия хоть бы что. Вот только уж очень он строг. С моим вопросом к нему и соваться нечего.

Телефонисту тоже не до меня.

— Резеда! Резеда! — кричит он без передышки.

По хате ходит молодой лейтенант. Шинель на нем с иголочки, форсистые сапога — в гармошку, и новая ушанка надвинута на одно ухо. Лейтенант весел и не прочь поговорить.

— Как сухари, братва? — спросил он у Глыжки и, не дожидаясь ответа, запел:

Разве что к нему подойти?

— Чего? — не понял сперва лейтенант. — Добровольцы? Какие добровольцы?

А потом, сообразив, что к чему, показал мне в улыбке свои белые зубы.

— То, видно, был сын полка. Бывают такие, — объяснил он, когда я рассказал ему про мальчишку с карабином, и вдруг серьезно спросил: — Ты до девчат на танцы еще не ходишь?

— Не-ет, — покраснел я.

— Ничего страшного, — успокоил меня лейтенант. — Подрастешь, будешь ходить…

И снова за свое:

Еще насмехается! У самого, поди, одни девчата в голове, так он и про других так думает. Комиссар, небось, не смеялся. Вот то был человек — все понимал… A этот…

— Вы начальник связи или оперный певец? Черт вас возьми! — вспылил вдруг капитан. — У вас всегда только ветер в проводах!

Лейтенант виновато умолк. Так ему и надо, бабнику этому. Вот сейчас капитан ему всыплет! На всякий случай я подался во двор. Когда дело не ладится — лучше не мозолить глаза.

А во дворе Сергеич выкопал ровик, приспособил на кирпичах большую кастрюлю и варит штабу обед. Вот у него спросить бы. Так здесь бабушка душу изливает:

— Все начисто забрали, все под веник вымели. Какая картошина была, какая одежина — все. Остались в чем стоим.

Сергеич морщится от дыма, помешивает ложкой кашу.

— Немцы, Матрена Евсеевна, что ж ты хочешь.

— И наши хороши, — не согласна бабушка, — эти самые ласовцы. Любят поласоваться на дармовщинку.

— Власовцы, — поправляю я.

— Отстань, — ставит меня старуха на место, — дай с человеком поговорить. Так вот я, значит, о том: весь двор железяками перепороли, все до зернышка на ветер пустили…

— Эх, Матрена Евсеевна, — вздыхает Сергеич, — половину России на ветер пустили, не то что…