Октав Панку-Яш - Великая битва у Малого пруда

Санду не удивлялся тому, что Петрикэ, обычно такой весёлый, сейчас утром и молчалив, он был уверен, что это ненадолго. Ведь Петрикэ — как летний дождь: нагрянут тучи, гром, молния, а через несколько минут опять выглянет солнце, ещё веселее, ещё ярче, чем было. Странно было только то, что Петрикэ не насвистывает. А это действительно случай небывалый.

Тут Петрикэ сложил губы трубочкой и свистнул.

— Эх, кабы мы могли… — задумчиво сказал он и опять свистнул.

— Что могли? — встрепенулся Санду.

Петрикэ остановился и схватил его за руку:

— Послушай, Санду! Твоя горная маргаритка подала мне идею!

— Как? — Санду высвободил руку и недоумевающе посмотрел на приятеля. — Кто подал идею?

— Я же сказал — горная маргаритка. Ты слушай и тогда поймёшь. Садись… Впрочем, сесть-то негде. Ну, слушай так… — Петрикэ говорил быстро, его веснущатые щёки покраснели. — Санду, это здорово! Мне пришла мировая… нет, потрясающая мысль! — Он щёлкнул пальцами, как это делал в классе, когда, получив хорошую отметку, возвращался на место. — Я придумал! Мы устроим обмен гербариями!

— Обмен? — Санду закусил губы, чтобы не рассмеяться, но не сдержался. — Ты уже заговариваешься, Петрикэ…

— Эх, тугодум!.. Неужели непонятно? Обыкновенный обмен. Сейчас объясню. Вот, скажем, соберём мы один гербарий болотных растений. Вернее, не один, а четыре, пять…

— Зачем столько?

— Да не нам, другим потребуется. А тогда — раз, и обменяемся! Понял? Пошлём письма — четыре, пять… Одно в какую-нибудь школу горной местности, другое — в степное село, и так далее. Предложим им обменяться гербариями. Мы им пошлём болотные растения, а они нам — растения своего края. Так можно и на Малом пруду составить интересный гербарий. Ну, что скажешь?

— Что я могу сказать?

— Почём я знаю?.. Скажи что-нибудь…

Санду подумал и широко улыбнулся:

— И правда, Петрикэ, хорошая мысль. Скажи, как это ты надумал?

— Сам не знаю. Ты сказал про горную маргаритку, я подумал о горах. Отсюда и обмен с горцами. Очень просто! Великие идеи всегда так приходят. Помнишь? С Архимедом тоже так было. Купался, и вдруг ему пришёл на ум закон…

Казалось бы, можно радоваться, но Санду хранил серьёзность. Этот мальчик всегда так. Словно он и не умел ликовать, скакать на одной ножке. В таких случаях только сверкнёт глазами и, улыбаясь, скажет: «Дельно!» Вот и теперь, поправив упавшую на лоб прядь, он задумчиво, с расстановкой сказал:

— Дельно! Думаю, что Влад и ребята согласятся с нами.

— Ещё бы!

Петрикэ схватил друга за руку и стал подлаживать шаг к ритму песни «Звучит наш горн», с которой не расставался ни в радости, ни в горе. Только в тех случаях, когда он был доволен, пел задорно и весело, а когда огорчён, то протяжно и тихо. Сейчас, стараясь попасть в такт песне, мальчики не шли, а подпрыгивали. Оно и понятно — ведь подобные идеи приходили Петрикэ не каждый день… Все знают, что и Архимед не всякий раз, когда купался, открывал законы.

В глубине каштановой аллеи показалось высокое здание школы…

Лёгкий ветер колышет знамя дружины, реющее на верхушке мачты.

Школьный лагерь существует всего несколько дней. Но эта мачта посреди двора стала столь же привычной для ребят, как и древний каштан, в тени которого расположилась лагерная библиотека.

Большой школьный двор, обнесённый серой железной оградой, был полон ребят. Наибольшее оживление царило на волейбольной площадке. Здесь происходила встреча между командами пятого и шестого классов — и, хотя игра была в разгаре, собравшимся вокруг площадки школьникам трудно было предопределить её исход. Только Алеку, натуралист из шестого класса, охотник до пари, прогуливаясь взад и вперёд и помахивая веткой сирени, кричал:

— Держу пари на точилку, что наши побьют!

В «тихом уголке» под каштаном — так прозвали библиотеку — читатели сидели чинно, но шум долетал и сюда. Библиотекарь, тоже натуралист-шестиклассник, на досуге занимался литературой и строчил стихи в стенгазету. В классном журнале он значился как Попеску А. Дину, но стихи он подписывал как Дину Пэдуре, потому что в школе было несколько Попеску, и, хотя никто из них стихов не писал. Дину не желал, чтобы его смешивали с однофамильцами. Библиотекарь много читал и любил уснащать свою речь книжными оборотами. Это вошло у него в привычку с тех самых пор, как Петрикэ сказал ему: «Слушай, Дину, ты прямо ходячая библиотека!»