Всеволод Нестайко: Тореадоры из Васюковки

Иду по улице.

«А может и не приедет Кныш? Заболеет или еще что. Всякое же бывает. Но — нет, навряд ли. Такие не болеют»,

Навстречу Галина Сидоровна.

— Добрый день! — здороваюсь с ней уважительно, а в душе: «Прощайте, Галина Сидоровна! Может и не увидимся больше…».

Иду дальше.

И вдруг…

— Что ты нос повесил? Снова что-то натворил и мать ремня дала? — услышал я неожиданно. Поднял голову. У колодца, с вёдрами и коромыслом, стояла Гребенючка. И смотрела на меня улыбаясь. — И почему это ты один? А где же твой переэкзаменовщик? Поругались, может?

Наверно, надо было ей сказать что-то резкое и язвительное: «Не твое свинячье дело», но мне не хотелось, и я просто сказал:

— Он в Песках, у тётки.

— А ты, бедненький, ходишь и плачешь.

И снова я удержался от обязательного в таких случаях: «Сама ты плачешь. Вот вытри под носом», — а честно признался:

— Не плачу, но скучаю.

Мой необычно спокойные ответы, наверно, удивили и растрогали Гребенючку. Она глянула на меня с искренним сочувствием и сказала:

— Так почему ты к школе не приходишь, на площадку? Мы там всегда в волейбол играем и в другое.

— Да-а… — невнятно протянул я. И мне вдруг очень захотелось рассказать ей и про остров, и про Кныша с Бурмило, и даже про сон, что приснился мне сегодня. Я едва сдержался. Если это была только моя тайна, я бы, наверно, рассказал. Но — Кукурузо! Он бы никогда не простил мне это. Как тяжело иногда быть верным другом!

И еще я неожиданно подумал: «А умеет ли Гребенючка танцевать козачок?» И хотя я не знал, но почему-то решил, что наверно, умеет.

Пока мы говорили, она опустила ведро в колодец и теперь начала вытягивать, крутя двумя руками ворот. Я сначала смотрел, потом в душе махнул рукой: «А! Кукурузо всё равно не видит!» — и сказал:

— Давай помогу.

Она ничего не ответила, я взялся за ручку, и мы начали крутить вдвоём. Мы крутили так рьяно, что ведро качалось там, в глубине, стукалось о сруб, и слышался бесконечный плеск, как в водопаде. Когда мы вытащили, воды было всего полведра. Мы взглянули друг на друга и засмеялись.

— Давай еще.

Мне было очень весело вот так вдвоём крутить ворот. Наши руки соприкасались, мы толкали друг друга, а один раз даже стукнулись лбами. И всё время смеялись. Стало жалко, когда вёдра уже наполнились.

Она прицепила их на коромысло, взяла на плечи и пошла пошатываясь. Где-то в глубине шевельнулась у меня мысль: надо было ей помочь, поднести хоть до ворот. Но на это уже у меня не хватило пороха. И я лишь молча смотрел ей вслед. И думал, что на необитаемом острове я бы не жил ни за что на свете. Даже за мотоцикл с коляскою.

«Прощай, Ганя! Может, мы и не увидимся больше… И ты всю жизнь будешь вспоминать эту нашу встречу у колодца… Ой! — вспомнил я внезапно. — Кукурузо же нытиков просил привезти. А скоро же магазин закроется».

И тут, как палкой по голове, стукнула меня мысль: «Ой! У меня денег ни копейки. А нытик девять копеек сто грамм! Что делать? Когда мать или отец придут, продмаг будет закрыт».

Гребенючка уже входила в свою калитку.

— Гр… Гр… Ганя! — позвал я, едва не впервые называя её по имени.

Она покачнулась и даже выплеснула воду от неожиданности.

— Ганя, — подбежал я к ней, — подожди! Знаешь что, одолжи мне девять копеек. Мама с работы придет, я сразу отдам.

— Зачем? — лукаво посмотрела она на меня. — На папиросы? Да? На папиросы?

— Да какие там папиросы? Очень надо… Я на рыбалку на ночную иду. Крючков купить, а то сельмаг закрывается. Честное слово, отдам. Одолжи.

— Только у меня девять нету, у меня пятьдесят копеек целых. Мама на книжку дала. Ох, хорошая книжка продаётся!..

— Да я сдачу принесу. Я быстро.

— Подожди, я вынесу.

Короче говоря, нытики я купил. Гребенючке сдачу отнес, а когда мама пришла, и долг отдал. Всё вышло хорошо. Даже не пришлось долго просить у матери девять копеек. Сразу дала. И на ночь отпустила.

Вот что значит быть хорошим и выполнять всё, что тебе велит мама!

Еще и еды напаковала целый мешок — будто я на месяц уезжаю путешествовать.

И когда зашло солнце, я отправился. По дороге в сенях прихватил длинную веревку, на которую мама когда-то привязывала бычка. «Кто знает, может, придется связывать, так чтобы было чем», — подумал я, ощущая при этом холодок в животе.

Кукурузо с удочкой в руках торчал по пояс в воде возле берега. Торчал, наверно, давно, потому что уже посинел, как бузина, и стучал зубами.