Николай Носов: Как шутили в старину

— Знаешь, ты кто? Ты осёл, — сообщает мне мой старший брат, который уже ходит в школу и поэтому считает себя очень умным. — Разве ты не знаешь, что гвозди железные? Их не едят, а забивают в стену.

Еще бы я не знал этого! Но когда отец сказал „жареные“, я подумал, что он говорит о каких-то ещё не известных мне, съедобных гвоздях; и вот снова попался на удочку. Может быть, если бы я как следует поразмыслил, то догадался бы, что отец шутит, да вся беда в том, что я ещё не научился как следует думать.

Все же мне однажды удалось разгадать отцовскую шутку, и это доставило мне такую радость, что я даже расхохотался.

У нас есть сосед. Только он не русский, а немец. Когда была война, он попал к нам в плен, а потом так и остался жить в нашей стране. Ему у нас очень понравилось. Иногда вечерком он заходит к отцу поболтать о том, о сём. Я люблю слушать их разговоры, так как немец очень забавно коверкает некоторые наши слова.

— А ваш старшенький ошен кароший малшик, — хвалит немец моего старшего брата. — Я иногда приходить, он всегда за книжном сидеть. Ошен смирный!

— Да, — соглашается с серьёзным видом отец. — Он у нас действительно смирный… когда спит, — добавляет отец как бы вскользь.

Брат, который обычно по целым дням гоняет со своими друзьями футбольный мячик по улице и только к вечеру садится за уроки, слышит, что его хвалят, и от гордости надувается, как индюк. А я изо всех сил стараюсь понять, с чего это отец вдруг начал хвалить брата, в то время как постоянно бранит его за непослушание. Мать тоже всегда жалуется на различные его шалости. И потом, думаю я, почему отец говорит, что брат смирный, когда спит? Почему, когда спит?

Я стараюсь представить себе брата спящим. Вот он лежит на кровати и мирно похрапывает. Конечно, он смирный. Во сне ведь никто не шалит — все смирные. Может быть, отец хотел сказать, что брат смирный лишь когда спит, а вообще-то, когда не спит, он вовсе не смирный?

Немец, который соображает, как видно, не быстрее меня, начинает потихонечку хрюкать. Я вижу, что он смеётся, и тоже хохочу во всё горло.

Я очень рад, что понял шутку отца. У меня стало на душе очень весело. Я то и дело вспоминал эту шутку и фыркал в кулак. А когда немец ушёл, братец позвал меня на кухню и потихоньку, так, чтоб никто не слышал, сказал:

— Хочешь, я тебе дам хорошего тумака?

В то время я ещё не знал, что это за штука — тумак, но сделал вид, будто прекрасно понял, о чём идёт речь, и сказал:

— Давай, если хороший.

Тут я получил такого тумака, что чуть не полетел вверх тормашками.

— Будешь ещё смеяться — снова получишь! — пригрозил брат.

Я опять пострадал из-за своей недогадливости, но это всё-таки не испортило моего настроения. Всё-таки в этот день я уже разгадал одну шутку, и для меня это была большая победа. С тех пор у меня стало больше уверенности в себе. Я убедился, что был не так глуп, как казалось раньше. Правда, я не сразу после этого сделался умным. Надо мной ещё часто шутили, пользуясь моей простотой. Шутили и знакомые, и незнакомые люди, и даже родные, даже отец и мой старший брат. В общем, все, кроме одного очень милого существа: моей родной мамочки.

Но всё это было уже очень давно. Теперь уже никто так не шутит. Теперь время совсем другое. И люди стали совсем не такие, как были раньше. Они стали добрые, чуткие, сердечные и весёлые. И приветливые. И очень внимательные друг к другу. Особенно к детям. Теперь уже никому не придёт в голову напугать ребёнка, посмеяться над ним или под видом шутки дать ему хорошего тумака. Нет! Многое переменилось с тех пор. И никто даже не догадывается, как это прекрасно и удивительно!