Виктория Вартан - Арминэ

— Мец-майрик, когда ты сваришь коркот? — приставал я к бабушке, потому что лучше ее никто не мог приготовить кашу из пшеничной крупы.

— Не знаю, Геворг-джан.

— Почему?

— Потому что коркот весь вышел. Правда, в кладовке осталось немного пшеницы, но ведь ее еще нужно смолоть.

— А ты ее смели, вот и будет из чего варить кашу, — не отставал я, потому что немыслимо приехать на летние каникулы в Дзорагет и не отведать бабушкиной каши из коркота.

— Ну ладно, завтра мы с тобой сходим к дедушке Ашоту и попросим его смолоть пшеницу, а вечерком сварю тебе кашу.

Наутро Мец-майрик попросила у Акопа Мурадянца по прозвищу Настоящий Мужчина его старого ишака. А прозвали его так потому, что он всех любил учить уму-разуму. А сам не то что по-мужски, по-человечески ничего никогда не сделает. Понимаете, ну за что ни возьмется, все у него получалось кувырком, все!

Ну так вот, Мец-майрик попросила у него ишака, перекинула через его спину небольшой ковровый хурджин, наполненный последними запасами пшеницы (было раннее лето — время, когда кончается весь прошлогодний урожай, а новый еще только начинает созревать). Поверх переметной сумы уселся я — это, разумеется, привело меня в неописуемый восторг, — и мы отправились на мельницу, что стояла в верхней, самой узкой части Дзорагетского ущелья, на небольшой горной речке.

Утро было солнечное, веселое, настроение у нас радостное, во всяком случае, у меня. Во-первых, я сидел на осле, и сидел уверенно, как настоящий наездник (эх, жаль только, что меня не могли увидеть мой младший брат Грантик и другие мальчишки!), во-вторых, я ехал на мельницу, где любил бывать. Старая водяная мельница с почерневшими от времени, затянутыми белой паутиной балками, с огромными каменными жерновами, со старым (мне тогда казавшимся древним) седобородым мельником, брови, усы и плечи которого были почти белыми от мелкой мучной пыли, носившейся в воздухе, действовала на мое воображение, и всякий раз мне там казалось, что я переношусь в какой-то таинственный, сказочный мир…

— Чу! — погоняла Мец-майрик осла, легонько ударяя его по крупу тонким прутиком.

— Чу! — гордо повторял я за ней, очень надеясь, что по дороге встречу Грантика или кого-нибудь из мальчишек.

Но ничто не могло ускорить ровный, мерный шаг соседского ишака. Это был осел очень покладистого, уравновешенного нрава, к тому же себе на уме: он тратил ровно столько сил, сколько было необходимо, и ни на йоту больше — ничего общего с тем сумасшедшим ишаком, которого мы встретили за виноградниками две недели назад. В общем, мы с ним сразу же поладили.

Не прошли мы и ста метров, как Мец-майрик окликнула Сопан, бабушкина подружка:

— Ахчи Машок, далеко ли собралась?

— На мельницу.

— Зачем?

Я с удивлением посмотрел на нее: зачем еще идут люди на мельницу?

— Да вот, осталось у меня немного пшеницы — везу к Ашоту смолоть в коркот.

— Хорошее дело, Машок, хорошее… А у нас уже давно пшеница кончилась. Думала, дотянем до нового урожая, да не вышло: больно много голодных ртов в доме. Ну, с богом, идите…

— Чу! — обрадованно крикнул я, тронув с места ишака.

Но увы, радость моя была преждевременной, потому что едва мы отдалились от дома тетушки Сопан, как бабушка, заметив за невысокой оградой молодую женщину, развешивавшую во дворе белье, сказала:

— День добрый, Аник-джан!

— Добрый день, тетушка Машок, куда это вы с утра пораньше?

— На мельницу — смолоть пшеницу в коркот. А что пишет Гурген с фронта, много фашистов перебил?

— Много, тетушка Машок, — улыбаясь, ответила молодая женщина. — Пишет, скоро будет в Берлине: может, через месяца два или три.

— Чу, чу! — с нетерпением ударил я пятками ишака. Частые остановки и разговоры бабушки с односельчанами совсем не увеличивали удовольствие от езды на сером. Впрочем, дома стали попадаться реже, и я надеялся, что нас больше никто не остановит.

Но не тут-то было. Спустя пять или десять минут мы увидели дедушку Авага: он сидел у своей калитки и курил черный чубук. Дедушка Аваг — самый старый житель Дзорагета и, хотя ему недавно стукнуло сто двадцать, держится молодцом, правда, стал лишь немного туговат на ухо, да и то ни за что не хотел в этом признаваться. Поговаривали даже, что он в прошлом году чуть было не женился на тетушке Сатеник.

Когда я поравнялся с ним, он спросил старым, дребезжащим голосом:

— Айт а [6] Айт а — обращение к мужчине, мальчику (арм.). , куда путь держите?