Виктория Вартан - Арминэ

В конце концов мне надоело клянчить, я повернулся и зашагал прочь от них. Я знал, что, как только отойду, брат слезет с осла и побежит за мной. Так оно и вышло.

— Геворг, обожди! — крикнул мне вслед Грантик. — Я тоже иду!

Я, не оборачиваясь, продолжал идти. Но он уже бежал следом, догоняя меня.

— Постой, я тоже с тобой, — сказал он, поравнявшись со мной.

— Я иду к себе домой, — сказал я сердито, — а ты куда?

— И я с тобой… домой…

— Тогда тебе надо свернуть во-он туда, на ту тропинку, — сказал я мстительно: мне хотелось наказать его за недавнюю строптивость и торжество. — Твой дом ведь в той стороне села, верно? — сказал я сухо, не сбавляя шага.

Грантик ничего не ответил. Он продолжал идти за мной, но на некотором расстоянии. Спустя минут десять, когда мы уже приближались к дому Мец-майрик, я обернулся к брату:

— Уходи!

Грантик остановился, опустил с виноватым видом голову, стал смотреть себе под ноги.

— Слышишь, не иди за мной. У тебя есть свой дом, вот и иди туда.

Я знал, что он не любит расставаться со мной, хотя мы часто ссоримся. Глядя на опущенную в нерешительности голову брата, я почувствовал к нему жалость и все же, словно сопротивляясь этому чувству, спросил:

— Нет, ты скажи: есть у тебя свой дом?

— Есть…

— Есть у тебя своя бабушка?

— Есть…

— Ну так и иди к ней, — с непонятной мне самому жестокостью сказал я и, сунув руки в карманы, зашагал быстрее.

Толкнув калитку, я вошел во двор. Мец-майрик развешивала белье.

— Небось проголодался, Геворг-джан? — сказала она, вытирая руки о синий передник.

— Ага, очень.

— А где же Грантик? Почему он не с тобой?

— Он не захотел сюда, — соврал я.

Лишь тогда я почувствовал, как сильно проголодался, когда бабушка поставила передо мной полную сковородку румяной жареной картошки, посыпанной мелко нарезанной зеленью кинзы и молодого лука. Сидя в тени под деревом и от удовольствия болтая ногами, я с аппетитом уплетал вкусную картошку, забыв не только про свой недавний позор, но и про Грантика.

Случайно подняв голову, я увидел брата. Он стоял у калитки и смотрел на меня, не решаясь войти.

Большие черные глаза на худом загорелом лице казались огромными. В них стояли слезы.

— Мец-майрик! — позвал я бабушку.

Бабушка продолжала развешивать белье. Она стояла спиной к калитке и не видела Грантика.

— Чего тебе?

Я молча движением головы показал на брата.

— A-а, пришел, значит, — обрадованно сказала она. — Ну входи, входи, чего стоишь? Садись рядом с Геворгом и поешь жареной картошки.

Грантик опустил голову и не двинулся с места. Он не переставая мял в руках какую-то травинку.

— Ну что ж ты? — сказала Мец-майрик и подошла к нему. — Поссорились, что ли?

— Геворг… не хочет… говорит, иди к себе: у тебя своя бабушка есть… — срывающимся голосом проговорил он.

— Что, что? Геворг, говоришь, не хочет?

Она взяла его за подбородок, наклонилась к нему и заглянула в лицо: крупные слезы катились по его худым щекам. При взгляде на них у меня что-то кольнуло в сердце.

— Вай, ослепнуть бы мне! — с гневом напустилась на меня Мец-майрик. — Ишь, какой умник нашелся! Я и его бабушка, и твоя… Нет-нет, теперь только его, Грантика, бабушка! Идем, Грантик-джан, идем! — И, обняв брата за вздрагивающие плечи, повела под тень дерева, к столу.

Стыд, жалость к брату, досада, ревность разом нашли на меня. Картошка вдруг показалась мне безвкусной, как трава. Я перестал есть.

Мец-майрик принесла еще одну вилку — для Грантика. Потом пошла в кладовую и вынесла огромное яблоко.

— На, Грантик-джан, это тебе.

— А Геворгу?

— А он не получит ничего.

Отвернувшись, с деланным безразличием я стал чертить прутиком какие-то фигурки на чисто выметенной земле. На душе было как-то нехорошо, гадко. Кто-то мягко дотронулся до моего плеча. Я поднял голову.

— На, возьми. — Грантик протягивал мне половину яблока. Он улыбался как ни в чем не бывало.

— Не надо… — отказался я, продолжая угрюмо водить прутиком по земле.

— Да ладно, бери, оно вкусное…

Не глядя на брата, я взял протянутую половину яблока и неожиданно для самого себя заплакал. Я злился на бабушку, на брата, на тех мальчишек, что смеялись, и еще на того упрямого серого осла, на себя и, кажется, на все, на все на свете… Я плакал долго-долго…

Как я уже говорил, между мной и моим младшим братом Грантиком всего два года разницы. Что и говорить, не намного он меня младше, но факт остается фактом, и об этом не следовало забывать ни нашим бабушкам, ни нашим приятелям и ни тем более самому Грантику.