Виктория Вартан - Арминэ

— Не верите? Сейчас увидите сами. — Давид стал подавать команды Волчку по-русски, и пес четко выполнил все команды.

Братья изумленно уставились на Давида.

— Вай, а откуда ж ты узнал, что Волчок понимает только русский?

— Случайно, — ответил Давид и тут же рассказал им, каким образом он обнаружил, что Волчок вовсе не тупица, а просто-напросто не знает армянского языка.

День был жаркий, и Давид с Шагеном решили пойти на речку, что огибает поселок Саришен с западной стороны. Чуть повыше того места, где две женщины чистили щетками ковры, мальчишки нашли небольшую, но довольно глубокую заводь, скинули с себя одежду и в одних трусах бултыхнулись в прохладную воду. Они с наслаждением начали плескаться, обдавая друг друга потоками холодной воды.

— А ну, сейчас же вылезайте из воды! — вдруг крикнула им одна из женщин — та, что помоложе. — Вы что, не видите, что мы чистим ковры? Всю воду замутили! Идите купаться во-он туда! — И она показала рукой в ту сторону, где речка, размыв берега, разлилась так широко, что вода там лишь скрыла бы козе копыта.

— А там очень мелко! — прокричал в ответ Шаген. — И вода мыльная от ваших ковров!

— Ну тогда подождите, сейчас прополощем ковры — и уж купайтесь себе где хотите!

Мальчишки нехотя вылезли из воды и растянулись на траве под горячими солнечными лучами, недалеко от женщин. Те снова принялись полоскать свои ковры.

— Вай, как поясница разболелась, — сказала старуха, с трудом разгибая спину. — В прежние-то годы, когда была помоложе, бывало, весь день, с утра до вечера стираешь на речке, и ничего, а тут один ковер и то не могу дочистить…

— А ты, тетушка Гоар, передохни, я сейчас прополощу свой, а потом и за твой ковер примусь, — сказала молодая женщина старухе.

Тетушка Гоар уселась на камень недалеко от Давида и Шатена, провела мокрой рукой по усталому потному лицу.

— Погляди-ка, Арус, — сказала она вдруг, посмотрев из-под руки на огромное инжировое дерево, ветви которого, низко свисая над речкой, почти лежали на полуразвалившейся каменной ограде, — как много инжиру в этом году у Сиран на дереве! Какой крупный, желтый… — И со вздохом добавила: — Вот ведь как несправедливо устроен мир: у такой одинокой, больной старухи, как я, вдруг ни с того ни с сего высыхает дерево, а у Сиран, дом которой полон всякого добра, детей и внуков, инжировое дерево с каждым годом растет все выше и выше… и все больше и больше плодоносит… — Она вздохнула. — А ведь в один год сажали, да и земля такая же… Рядом ведь живем.

— А разве она не угощает тебя инжиром? — спросила Арус, с шумом бросив на плоский прибрежный камень вчетверо сложенный мокрый ковер, чтобы с него стекла вода. — Вы же соседи.

Мальчишки, закрыв глаза от бьющего в лицо яркого солнца, лежали на траве и прислушивались к неторопливой беседе женщин. Ребята уже давно обсохли, но жара их разморила, и у них пропала всякая охота двигаться.

— Да что ты, Арус-джан! Даже внукам своим она запрещает рвать инжир. Она варит варенье, сушит, а остальные ягоды продает на базаре. — Тетушка Гоар снова поглядела на ветки, усыпанные спелым инжиром. Давид заметил, как она проглотила слюну, и ему вдруг тоже ужасно захотелось инжиру. — Уже три года не ем инжира. С тех пор как высохло мое дерево. А если бы ты знала, Арус, как я его люблю!

— А ты, тетушка Гоар, сходила бы на базар, да и купила бы. Много ль тебе надо?

— Да разве купишь на пенсионные деньги чего-нибудь на базаре? Нынче так все дорого, что туда и не подступиться.

Тетушка Гоар со вздохом встала с места и подошла к ковру, с которого вся вода уже стекла.

— Мальчики, теперь мутите воду сколько душе угодно, — сказала Арус и взвалила себе на плечо чистый ковер.

И женщины, громко беседуя, ушли.

— А знаешь, Шаген, — задумчиво начал Давид, проводив взглядом тетушку Гоар и Арус, — мама мне рассказывала, что Давид Сасунский когда видел, что у кого-то было много добра, а у других ничего, он всегда отнимал у богатого это добро и делил поровну между бедняками… И вообще он был очень справедливый человек.

Давид приподнялся на локте, поглядел на свисавшие над водой тяжелые ветви инжира, будто любовавшиеся собственным отражением в воде. Потом перевел взгляд на высохшее инжировое дерево тетушки Гоар, которое словно в немой мольбе воздело к небу темные голые ветви. Шаген сразу понял, что Давид, неистощимый на всякого рода выдумки, затевает что-то интересное. Недаром же мальчишки его прозвали Давидом Сасунским.