Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

Это была песня наших отцов и матерей. И девчонка в белой рубашке пела ее, конечно, не для нас с Ленькой, а вот для этих бойцов с забинтованными глазами. И они слушали ее затаив дыхание.

Девчонка пела и теребила пальцами кончики красного галстука. Ее каштановые волосы выгорели на солнце и ниспадали ей на лоб, на плечи белыми сосульками. А глаза у этой девчонки были точно такие же, как у нашей Светки Немеровой.

— Сынок, а сынок? — тронул меня за плечо пожилой солдат, сидевший рядом. — Сынок, какая она, певунья-то? Какая, а?

— Обыкновенная, дядь, — объяснил я. — Глазами на стрекозу похожа.

— На стрекозу, — усмехнулся солдат. — На стрекозу, говоришь. Ишь ты… на стрекозу…

— Ты чего мелешь, дурень? — толкнул меня Ленька. — Какая еще она тебе стрекоза? Чего мелешь?

— А что, неправда? — отодвинулся я от него. И чего это он растолкался?

— Слушай, сынок, слушай, — успокоил меня солдат. — Хорошо поет певунья-то… Слушай.

А девчонка действительно пела хорошо, я и сам это видел. И мальчишка тоже здорово подыгрывал ей на своем аккордеоне: ни разу не сбился, а потом даже раскачиваться стал на стуле, постукивая сандалией себе в такт по скамеечке, как заправский музыкант.

Наверное, так редко аплодируют даже в самом лучшем театре, как аплодировали раненые этой девочке после «Синего платочка».

— Бис! Браво! Бис!.. — без устали хлопали бойцы, вызывая девчонку и музыканта на сцену. — Бис!..

Мальчишка не показывался. Его, наверное, не пускал аккордеон. А девчонка выскочила, смущенно поклонилась и сразу же убежала. И сколько ее ни вызывали, она больше не появлялась на сцене. А раненые всё хлопали и хлопали. Продолжать концерт не было никакой возможности. Аля с бантом высунулась было из-за простыней, но тут же спряталась.

— Бис! — кричали бойцы, вызывая девчонку на сцену. — Бис!..

Порядок могла бы навести, наверное, лишь одна Зинаида Филипповна, но она почему-то не показывалась тоже.

Мы с Ленькой встали и кустами пробрались за эстраду.

И каково же было мое удивление, когда я вдруг увидел, что эта смелая девчонка, которая пять минут назад так отлично держалась на сцене перед ранеными, плачет! Плачет, уткнувшись лицом в грудь Зинаиды Филипповны.

— …Я не смогу больше, Зинаида Филипповна… Не-е могу!.. Они так смотрят… Они же ничего не видят… Все? Да?.. — Девчонка подняла заплаканное лицо.

— Нюня, — сказал я, увидев такое дело. — Распустила слезы. Чего это она, Лёнь?

— Ну какого ты черта зенки вылупил? — обрушился вдруг ни с того ни с сего на меня Ленька. — А ну, мотай отсюда!..

Я отскочил от него обиженный и недоумевающий. Что это с ним сегодня? Придирается все время. Вернулся я на свое место и сел рядом с пожилым солдатом. Он так же, как и остальные, все еще не мог успокоиться:

— Бис! Бис!..

Вдруг из-за простыней вылез Мамалыга и басисто откашлялся:

— Сейчас я прочту вам стихотворение о летчике Гастелло.

Публика притихла.

И Мамалыга прочел стихотворение о летчике капитане Гастелло. Хорошо прочел. С душой. И раненые хлопали смущенному Мамалыге. Правда, не так, как той девчонке с белыми сосульками волос, но тоже здорово хлопали.

С Ленькой моим творится что-то неладное: он вдруг ни с того ни с сего начал зачесывать волосы наверх. Никогда не обращал внимания на прическу — и вдруг наверх. Только у него не очень-то получается. Особенно над правым виском, где волосы топорщатся непокорным штопором.

Волосы у нас с братом одинакового цвета, не то пшеничного, не то каштанового. Зимой они темнеют, летом выгорают. И у меня волосы так же, как и у брата, тоже топорщатся над правым виском. Мама как-то объяснила нам, что это мне и Леньке, когда мы были совсем маленькими, волосы в этом месте бычок зализал. Оставила она нас, значит, в огороде одних на минутку, а бычок подошел и зализал. Вот они и топорщатся с тех пор. Я, правда, не очень-то в эту историю верю, но на бычка того не обижаюсь — мне этот вихор нисколечко не мешает.

И Леньке раньше тоже не мешал. А вот в последнее время стал почему-то мешать. Ленька теперь этот вихор заваркой из чайника поливает и голову на ночь платком повязывает. Но делает все это он втихомолку, украдкой. И спит, укрывшись с головой, чтобы мама не заметила его махинаций с прической. И мама, кажется, не замечает: у нее и без того дел на заводе хватает. Но я ведь вижу все эти Ленькины штучки-дрючки, я ведь не слепой.

Сегодня после обеда Ленька долго топтался перед зеркалом с расческой. Торчит вихор, и никакой заваркой его не уложить. Я посоветовал брату: