Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

Прибежали с огромной эмалированной кастрюлей Мишка и Оська Цинклеры, подпольщики наши. Заметались вдоль очереди: где бы пристроиться?

— Сюда! Сюда идите! — крикнул Ленька и поставил их между собой и Гарапилей.

Жоркина очередь подошла раньше. Мамалыга мигом опорожнил свою кастрюлю и снова пристроился к хвосту очереди.

— Лопнешь, Мамалыга! — крикнул ему Ленька.

Мамалыга обиделся:

— Что, я не имею права за два года хоть раз хорошенько похряпать? Да, не имею? — ударил он себя кулаком в грудь.

— А я что, возражаю разве? — ответил Ленька. — Просто, говорю, лопнешь…

— Спокойно, ребята, спокойно, всем хватит, — утихомирил их повар, не переставая работать черпаком.

Мишка и Оська набрали борща, подхватили свою кастрюлю за уши и бегом домой, бабку кормить.

А мы с братом поели тут же, в садике. Домой нам было идти незачем — мама еще с утра побежала к себе на завод.

Соловей тоже уволок свою кастрюлю — матери, значит, и Тайке. Сказал, выйдет через полчасика.

Пока мы его ждали, Мамалыга опять ухлебал свой борщ и снова пристроился к очереди.

— Это я для бабки, Лень, — оправдывался он, встретив Ленькину улыбочку. — Честное слово, для бабки!

Вернулся Соловей, присел рядом с нами на траву и сказал:

— Может, прочешем Фонтан, а?

— Можно, — согласился я.

— Нужно, — поправил меня Ленька и повернулся к Мамалыге, возле которого дымилась полная кастрюля борща. — Ты как?

— Лень… Леня… — тяжко засопел Мамалыга. — В другой раз, а? Завтра? Завтра мы не только Фонтан, мы всю Одессу прочешем. А, Лень?

— Ясно, — произнес Ленька и поднялся. — Пошли, Солова…

И мы пошли. Одни пошли, без Мамалыги.

Начав с первой, мы пешком прочесали все станции Фонтана.

Отбиваясь от голодных собак, мы заглядывали во дворы, шарили по садам, но Жиздры нигде не было. А станций этих на Фонтане шестнадцать. Уже сгущались сумерки, когда мы наконец вышли к последней и очутились у высокой башни заброшенного маяка.

Башня стояла на обрыве. Обрыв утюгом выступал в море.

Вдруг как-то сразу стемнело, и начали свою работу сверчки. Мы с Вовкой присели отдохнуть на холодных гранитных ступеньках маяка, но Ленька поднял нас и поволок наверх по крутой винтовой лестнице. И мы очутились в круглой стеклянной макушке маяка.

Казалось, мы находимся в большом аквариуме высоко над землей. Было видно, как внизу, под нами, серебристая лунная дорожка делит море на две равные половины. И даже звезды были видны отсюда, и огоньки Одессы, далекие-далекие.

И вдруг все озарилось ярким голубым светом. Наши тени поползли вверх по стеклянным стенам, и мы догадались, что это салют в городе. Салют в честь освобождения. На Пересыпи, на Приморском бульваре, на Куликовом поле вспыхивал, рассыпался огнями город. И вместе с ним салютовали корабли, стоявшие на рейде: «Мы вернулись к тебе, Одесса! Мы вернулись!»

Мы застыли и молча стояли до тех пор, пока не прогремели все залпы.

Домой мы возвратились поздно. На углу, возле нашего дома, в плотном кругу бойцов и гражданских кто-то играл на гармошке. Но у нас уже не было сил идти смотреть на пляску.

Мы вошли во двор. Ленька протянул Соловью руку: «Пока», — как вдруг мы заметили три тонких лучика, пробивавшиеся из Толяшиной голубятни. Три слабых лучика просвечивали сквозь отверстия, которые пробили пули, когда немец стрелял в Дору Цинклер.

Свет в голубятне?! Кто бы это?.. Мы подбежали к голубятне, распахнули дверь.

В кают-компании на столике горел в надбитом синем блюдце огарок свечи, а на топчане, поджав ноги, лежала под шинелью… наша Светка. Светка Немерова! Живая! И в гимнастерке с офицерскими погонами!..

Светка спала, а мы стояли и не знали, что же предпринять. И не могли ничего сказать друг другу, не было у нас подходящих слов.

Светка? Уж не сон ли это? Я потянулся пальцем к ее погону, но Ленька задержал мою руку.

— Не тронь.

Затем он вытолкал нас из голубятни, вышел сам и, осторожно приподняв дверь, чтобы не заскрипела, прикрыл ее.

Мы присели на камни возле двери, опять же ни слова не говоря друг дружке. Наша Светка! Живая! В погонах. Может, и ордена есть?

Широкая спина Лаокоона была залита розовым лунным светом, в воздухе стоял запах вкусного солдатского борща.

Гармошка на углу закончила песню о «Катюше» и сразу же, без паузы, перешла на «Трех танкистов»…