Александра Бруштейн: Дорога уходит в даль...

— Юлечко! — кричит Анеля Ивановна, и синие глаза ее сияют. — Юлечка, угощай дорогих гостей.

Юлька угощает нас конфетами и яблоками. Анеля Ивановна вбегает на секунду к нам.

— Тетечко! — просит она Юзефу. — Может, вы выпьете килишек (рюмочку)?

И убегает.

Выпив «килишек», Юзефа с удовольствием крякает. Потом она спрашивает Юльку, кто были те паны, которые дожидались новобрачных у входа.

— Так это ж наши лакеи! — отвечает Юлька.

— А почему на них храки надеты?

— Ну как же! В хорошем ресторане лакей всегда во фраке! — объясняет Юлька. — Видели того, кто меня на руках держал? Это Станислав, старший лакей. У него аж два фрака: на будни и на праздник. Ох, он и бережет их! Ведь без фрака его в приличный ресторан не возьмут.

Мимо каморки Анели Ивановны все время пробегают туда и обратно лакеи с подносами, уставленными кушаньями и бутылками, которые они несут посетителям в зал. Из зала доносится музыка — скрипка и рояль. Но, наверно, — наверно! — в зале не так весело, как здесь, в каморке под лестницей, куда время от времени вбегают на секунду то Анеля Ивановна, то Степан Антонович.

В одну какую-то минуту они появляются оба, словно какое-то счастливое облако, соединив, внесло их одновременно. Они весело кивают нам, — сейчас они убегут…

— Горько! — раздается от двери веселый мужской голос. — Горько!

И за спиной новобрачных появляется Вацек! Тот Вацек, который пропал с самого 1 мая!

Он стоит в дверях, рыжий, худющий, заросший, но веселый, как всегда, и улыбается во весь рот!

— Ваць… — узнает Юлька и восторженно хлопает в ладоши. — Ты пришел?

— Да. Пришел.

— Откуда? — ахает Анеля Ивановна.

— Оттуда. Все расскажу подробно, когда меня накормят. Знаете, в тюрьме был очень плохой ресторан… Но послушайте, — что я вам сейчас сказал? Я сказал: «Горько!»

— Горько-о-о! — подхватывают из кухни. — Горько!

Степан Антонович наливает вина в две рюмочки. Берет одну себе, другую подает Анеле Ивановне. Они выпивают вино, глядя неотрывно друг другу в глаза. Потом Степан Антонович кладет руки на плечи Анели Ивановны, они целуются, и Степан Антонович ласково прижимает ее голову к своей щеке. Все это длится одну секунду…

— Степа! — кричат Степану Антоновичу. — Бифштекс на девятый столик! И консоме с пирожком — на одиннадцатый.

И все разбегаются, каждый к своей работе…

— Ну, какая была свадьба? — спрашивает меня дома мама.

— Чудная! — говорю я.

Я и сегодня думаю, что эта свадьба была чудная. Одна из самых чудесных свадеб, какие я видела в жизни. Потому что — счастливая!

Приходит 5 августа, и меня ведут на экзамен. Не в женскую гимназию, а в институт. Институт этот считается выше, чем гимназия. Из-за этого института у нас дома идут жаркие споры с утра до ночи!

— Все твои выдумки! — говорит мама папе. — В женской гимназии ей будет лучше: там таких, как она, много, и отношение лучше.

Я настораживаюсь: каких это «таких, как я»? Чем я особенная?

Но папа в этом вопросе просто как скала!

— В институте учебная программа больше!

— Подумаешь, программа… — пренебрежительно говорит мама. — Ты бы ее еще в мужскую гимназию отдал, там программа еще больше.

— И отдал бы! Да не берут туда девочек… А в институте программа по математике значительно большая, чем в женской гимназии: проходят даже небольшой курс тригонометрии.

— Тригонометрия… необходимо это для девочки!.. — пожимает мама плечами.

Папа вдруг сердится:

— Да! Необходимо! Без математики нет мышления, а без мышления нет человека!

В итоге этих споров победил папа: мои бумаги подали в институт. Когда знакомые, в особенности моего возраста, спрашивают, почему в институт, почему не в гимназию, мне как-то неловко. Что я могу ответить? Что без математики нет мышления, а без мышления нет человека? Я отвечаю скромненько: так хочет папа, а он, наверно, лучше знает…

Скажу здесь к слову. С тех пор прошло более шестидесяти лет, и я свято чту память о моем отце. Он прожил долгую, хорошую жизнь, он не раз совершал поступки, которые можно смело назвать героическими (об этом я расскажу в другой книге), он умер, презирая своих палачей, не унизившись перед ними ни на секунду. Но вот в этом — в выборе учебного заведения для своей единственной дочки — он был неправ. Я проучилась в этом проклятом институте семь лет, я перенесла в нем много унижений и несправедливостей. А математика, как там ее преподавали, была такой же суррогат, как желудевый кофе… И математике и мышлению я научилась уже гораздо позже, в высшем учебном заведении, а в особенности в жизни.