Александра Бруштейн - Дорога уходит в даль...

Тут папа говорит, ни к кому не обращаясь:

— Есть две отвратительные поговорки: «Моя хата с краю!» и «Своя рубашка ближе к телу!» Если бы все думали так, человечество до сих пор жило бы в пещерах, одевалось в звериные шкуры и разговаривало ударами дубины!

В группе вокруг нас смех, сочувственный папе.

— Правильно! — говорит какой-то человек, пожимая папе руку. — Правильно, доктор!

— А в Древницкого я верю! — продолжает папа. — Он героический человек, он не станет усыплять свою совесть обывательскими поговорочками… И вон — смотрите! — шар еще виден, маленький-маленький, как булавочная головка… А никто с него с парашютом не спускается!

Проходит еще минута, другая, — булавочная головка совсем исчезает из виду.

— Ну, друзья мои, — обращается к нам папа, — мне пора в госпиталь. А вы как? Я вам советую — побудьте здесь, в саду, еще часок-другой. Здесь раньше всего станет известно, что с Древницким. Я из госпиталя тоже приеду сюда, к вам. Дома-то ведь мы от одной неизвестности истомимся!

Мы остаемся в саду. Юлька дремлет на скамейке — она все-таки пережила большое волнение, настолько сильное, что даже начала ходить. Сейчас она от всего этого скисла, и заснула, положив голову на колени Анны Борисовны. Мы все тоже молчим.

Большинство зрителей остались, как и мы, в Ботаническом саду: дожидаться известий о Древницком и солдате.

Ожидание тянется мучительно. Время от времени происходит ложная тревога, как на вокзалах, когда кто-нибудь кричит: «Идет! Поезд идет!» — и все бросаются подхватывать свои узлы и чемоданы. Так и тут: где-то кто-то что-то выкрикивает, все устремляются туда, а оказывается — одни пустяки. О Древницком и о солдате ни слуху ни духу. Как в воду канули.

Приезжает папа, сидит с нами, тоже томится.

И вдруг крик:

— Подъехали! Подъехали!

— Идут сюда!

Появление Древницкого и солдата вызывает целую бурю криков и аплодисментов. Их ведут на веранду ресторана. Сквозь толпу к папе протискивается какой-то человек:

— Доктор, пожалуйста, посмотрите, что с Древницким… Пожалуйста, за мной, на веранду… Пропустите, господа!

Толпа расступается, папа идет на веранду ресторана, ведя за руку меня. Я иду за папой, ничего не видя, кроме Древницкого.

— Спасибо, доктор, — говорит папе Древницкий, — у меня пустяки, ссадины.. А вот спутнику моему, солдату Путырчику, нужна помощь.

У Путырчика все цело, ничего не сломано, не вывихнуто, но он какой-то странный. Неподвижный взгляд, как бы отсутствующий… Смотрит в одну точку. Он не сразу откликается даже на свою фамилию и будто не понимает, что ему говорят.

— Путырчик, друг, — говорит Древницкий, — на, выпей — душа оттает…

Путырчик осушает рюмку, утирает губы краем ладони, но не становится ни веселее, ни живее.

— А как я тебе кричал, когда мы летели, помнишь?

Путырчик, помолчав, отвечает:

— Ваше благородие до мене кричали: «Держись крепчай! Не отпускай вяровку! Держись крепчай, а то пропадешь…»

— И ты держался?

— А як же ж! Сказано було: «Держись крепчай», — я и держаусь…

Путырчика увозят в казарму.

— Плох он, доктор? — спрашивает Древницкий.

— Не очень хорош, — соглашается папа. — Может, отойдет, конечно… Но, видно, потрясение было чрезмерным.

Пока папа смазывает йодом и перевязывает ссадины на его руках, Древницкий рассказывает, что с ними произошло. Когда Древницкий обнаружил, что на петле висит солдат, он испугался, как бы солдат не выпустил из рук каната: он бы тогда сразу грохнулся на землю. Оттого он и кричал солдату все время: «Держись крепче, не то пропадешь!»

— Даже голос сорвал кричавши! — шутливо жалуется Древницкий.

Потом, когда из шара вытек весь воздух, пустая оболочка шара, похожая на выжатый лимон, стремительно падая, понесла их на землю. Вот тут им повезло: оболочка шара упала на деревья пригородного леса. Только это их и спасло…

— Честно говоря, — признается Древницкий, — я сегодня живым остаться не чаял!

— А почему вы не спустились с парашютом?

— Бросив солдата?! — В голосе Древницкого звучит удивление. — Бросив его одного на верную смерть? — И, помолчав, добавляет: — Нет. Я так поступить не мог.

Прощаясь с папой, Древницкий спрашивает:

— Сколько я должен вам, господин доктор?

— Вы с ума сошли! — сердится папа. — Неужели вы не понимаете, что вы меня оскорбляете!

— Милый, не надо! — обнимает его Древницкий. — Я же не хотел… Может, еще увидимся когда-нибудь, я буду рад!

Он прощается и со мной. Вынув из петлицы завядшую белую розу, он дарит ее мне. И мы уходим.