Александра Бруштейн - Весна

Мы стоим над могилой Александра Степановича. И мне почему-то вспоминаются слова, сказанные как-то папой:

«Люди отличаются друг от друга тем, какая пустота образуется после них. Один умрет — все равно что стул сломался: покупают новый. Другой умрет — никем его не заменишь, никогда не забудешь!»

Пора уходить. Но Маня останавливает нас.

— Вот, — тихо говорит Маня, — постояли, вспомнили Александра Степановича… Все равно как поговорили с ним самим.

Все равно как на секунду услыхали его голос…

На улице Гриша Ярчук недовольно хмыкает:

— Мифтика это!

— Грифенька, фолныфко мое! — говорю я. — Это не мистика — это добрая память о человеке!

Ту же мысль читаю в глазах всех остальных. У девочек, у Лени… В глазах Макса Штейнберга, похожих на бархатные лепестки особенно темных анютиных глазок. Макс даже наморщил лоб, напряженно думая, — наверное, он слышит музыку, рождающуюся в его душе.

Последний визит делаем мы с Леней вдвоем: к «нашему камню» — над железной дорогой.

Только опустившись в это кресло, естественно выдолбленное, промытое в камне столетиями дождей и снежных заносов, мы чувствуем, как мы устали. Денек выдался бурный, пестрый. Выпуск в институте, прощание с подругами. Веселый часок у Гороховых. Печальные мысли на могиле Александра Степановича…

От всего этого я очень устала. Мне хочется сидеть тихо, закрыв глаза, слышать, как шумит соседний лесок, как поют далекие паровозные гудки.

— Взглянет кто на тебя и меня, — мечтательно говорит Леня, — непременно подумает: влюбленные!

— Ну и пусть думают! На здоровье!

— А мы, по-твоему, не влюбленные? Нет?

— По-моему, нет!

— Ты уверена?

— Уверена!

— Очень жаль… — вздыхает Леня.

Мы немножко помолчали. Потом Леня снова начинает:

— Хочешь, я тебе скажу, о чем ты сейчас думаешь? Ты думаешь обо мне — «Такой чудесный наш Леня! Такой умный, красивый, талантливый!..»

— Ленечка, это не я о тебе думаю, это ты сам о себе думаешь! Разница?

— Не мешай, Шашура! Так вот, ты думаешь: «Какой этот Леня хороший…»

— И какой скромный! — подхватываю я.

— Так почему же ты в меня не влюблена? — недоумевает Леня.

— Не знаю, Ленечка.. — отвечаю я тихо — Давай помолчим, а?

Со всех сторон бесшумно ползут зеленоватые сумерки. Внизу, под нами, блестит рельсовый путь.

Мы сидим на камне. Леня берет меня за руку. Я приникаю щекой к его плечу. Хорошее, доброе плечо друга.

Издали доносится шум приближающегося поезда. «Иду-у-у!»

Из-за поворота показывается он — предвечерний поезд на Петербург! Большой черный паровоз солидно, хозяйственно топает по убегающим рельсам. За ним длинной змеей разворачиваются вагоны, весело постукивая: «Идем-идем-идем! В Петербург — в Петербург!»

Со своего камня мы провожаем поезд глазами. Вот он и ушел.

Поманил и ушел. Под нами снова пустая рельсовая дорога.

— Скоро и мы, — говорю я. — Уедем-уедем-уедем! В Петербург — в Петербург — в Петербург! Учиться-учиться-учиться!

— Вместе-вместе-вместе! — добавляет Леня.

Очарованными глазами смотрим мы сверху на дорогу. Она убегает все вперед, все вперед, далеко, далеко…

Благословенны дороги, по которым мы уходим в даль!..

Москва, 1958 — 1959 годы

По-польски — сумасшедшая

Сохраняю стиль и орфографию подлинника (А. Б.).