Юрий Яковлев - Позавчера была война

— Слону могилу руками не выроешь. Проси экскаватор.

Он боялся, что его заставят рыть могилу слону.

Орлов отстранил клоуна плечом и зашагал дальше. Весь день ходил он по разным учреждениям и все просил машину для слона. На него смотрели непонимающими глазами и переспрашивали:

— Слон? Какой слон? Зачем слон? Сейчас война, немцы под городом, а он лезет со слоном.

Орлов поворачивался и уходил. И стучался в другую дверь.

— Я детский дом эвакуирую, — кричали на него здесь, — ты что, хочешь, чтобы я детишек бросил ради твоего слона?

В третьем месте его приняли за сумасшедшего.

— Все будет в порядке, — сказали ему, — иди домой, успокойся. И не думай о слоне.

— Как же не думать о слоне?

— Очень просто. Взять себя в руки. Мобилизовать все силы. И не думать о слоне.

Орлов плюнул и поплелся прочь.

Слон стоял на цепи. Он сохранял спокойствие. Лишь изредка поднимал ухо, прислушиваясь к шагам, к голосам, к несмолкаемым звукам фронта.

Вечером Орлова снова позвал директор:

— Ты что, решил слона подарить немцам?

— Нет.

— Чего же ты, на самом деле, тянешь? Может быть, поручить это дело другому?

— Нет. Нет!

Даже сквозь густую темную щетину было видно, что Орлов побледнел.

— Я сам… До утра управлюсь.

— Ладно, — ответил директор. — До утра. Только отведи его подальше. В какой-нибудь буерак… Люди жгут горючее. Взрывают электростанции, мосты, институты. А он не может слона… Мне тоже жалко, но сейчас не время жалеть…

Директор говорил как-то неестественно, он повторял чьи-то чужие слова, но старался их выдать за свои.

— Словом, отведи его в буерак.

— Хорошо. Отведу.

— Смотри, Орлов! Время военное, строгое.

— Да, да, — сказал Орлов и зашагал прочь.

Карман ему оттягивали тяжелые обоймы, по пяти патронов в каждой.

Директор все-таки поджег свой цирк. Выгнал беженцев. Прикатил бочку керосина, облил шатер и поджег. Пламя быстро полезло ввысь. В шатре образовались выгоревшие провалы, обнажился каркас. Цирк сгорел, как парусный корабль, подожженный вражеским ядром.

Афишный клоун с улыбкой пропал в огне. Едкий дым поднимался в небо. К вечеру шатер догорел. На его месте образовался черный круг, от которого едко пахло гарью.

Они двинулись в путь на рассвете. Орлов отстегнул железную цепь и освободил слона. Потом набросил на спину Максиму попону, навьючил на него два мешка отрубей, ведро, коричневый чемодан с никелированными застежками.

— Пойдем, Максим, — тихо сказал Орлов, и слон качнул головой, будто хотел сказать: «Пошли, раз надо!»

Они вышли на улицу.

Редкие прохожие не обращали внимания на шагающего слона, как будто это был не слон, а собака или лошадь. Людей занимало только то, что имело отношение к войне, несло тревожные перемены, угрожало жизни. Им было не до слона.

Орлов и Максим не сразу вышли из города, а свернули на берег. Они остановились перед холмиком, обложенным свежим дерном. Орлов наклонился и задумчиво провел рукой по траве. Рука стала влажной от росы. Слон переступал с ноги на ногу.

— Прощай, Зина, мы пошли, — тихо сказал Орлов и оглянулся на Максима.

«У слона бронированная кожа. Только между глазом и ухом есть нежное место: одной пули достаточно». Орлов не понял, почему он подумал об этом. Обоймы неприятно оттягивали карманы, ему захотелось выкинуть их, но он не сделал этого.

Когда они вышли из города и очутились на шоссе, поток беженцев пришел в движение. Лошади, повозки, коровы, детские коляски, овцы, грузовики, велосипеды, телята, собаки — тысячи мог, колес, копыт, палок; голоса людей, плач маленьких, грохот колес, цокающее многоточие копыт, мычание и блеяние — множество разных красок, перемешанных, потускневших от пыли, лишенных всякой гармонии, — все это, живое и неутомимое, двигалось в одном направлении, на восток, навстречу убежищу, безопасности, жизни.

Никто не удивился, что рядом идет слон — утратили способность удивляться.

Чей-то глухой голос заметил:

— Крупная скотина. Ее бы на немцев напустить.

— Обыкновенный африканский слон, — отозвался высокий костлявый старик.

И белая старушка пролепетала:

— Господи боже мой, у людей горе, а он слона водит.

Худой сутулый мальчик, трясущийся на груженой фуре, сказал своему соседу:

— А по-немецки слон — дер элефант.

Немецкая речь еще не вызывала к себе ненависти.

Слон не забегал вперед и не отставал. С молчаливым достоинством шагал он рядом с коровами, лошадьми, козами, с легким шуршанием опуская тяжелые ноги. В его походке было обреченное спокойствие.