Катарина Киери - Совсем не Аполлон

У себя в комнате я включила Баха и огляделась по сторонам: давно я не делала уборку. Принесла ведро воды и тряпку. Музыка приняла эстафету от ветра. Так: убрать все вещи со стеллажа, с письменного стола, с подоконника — прочь! Дорогу тряпке!

— А, ты уже пришла.

Мама на пороге. Ей удалось перекричать и Баха вместе с теплым ветром, и мой хозяйственный порыв. Я быстро обернулась и с удивлением увидела, что она только что из парикмахерской. Волосы пострижены, высушены, уложены и даже отливают незнакомой рыжиной. Я хотела сказать, какая у нее красивая прическа и что я видела ее на улице и звала, но она не слышала, — а губы произнесли совсем другое:

— Почему ты никогда не рассказывала о своей младшей сестре?

Сначала не произошло ничего, у меня перед глазами была та же картина: мама только что из парикмахерской, с легкой улыбкой на губах. Я с тряпкой в руке, жажду чистоты. Ветер и оттепель за окном.

Да и потом ничего особенного не случилось. Никто не заорал в приступе ярости, не упал в обморок, не разрыдался, даже голоса не повысил. Наоборот. Комната погрузилась в молчание, огромное ужасное молчание. Мамино лицо переменилось. Из него будто исчезла жизнь. Словно все живое, пульсирующее — даже рыжина в волосах — исчезло в зияющем пустотой холоде глаз. Эти глаза смотрели на меня, рот приоткрылся, словно подчинившись чужой воле, и тонкий, тусклый голос, которого я никогда не слышала прежде, произнес:

— Нет никакой младшей сестры.

Она повернулась, вышла из моей комнаты и закрыла дверь. Не хлопнула, а закрыла так, как будто выходила от врача, держа рецепт в руке.

А я стояла, сжав тряпку, и отчетливо чувствовала себя какой-то чужой. Так отчетливо, что меня можно было вырезать из окружавшего пространства.

Часы показывали четверть четвертого. Пятница. Зима, ветер. Я намочила тряпку, выжала, протерла полку, письменный стол и подоконник. Поставила все вещи на место, пошла в ванную, сполоснула тряпку, вылила воду из ведра, перевернула его вверх дном, положила тряпку на ведро для просушки, вернулась в комнату, закрыла дверь, легла на кровать и заплакала. Вместе с Иоганном Себастьяном Бахом. Который умер триста лет назад.

Проснувшись, я не могла понять, где я и какое теперь время суток. Что-то разбудило меня, и я встала, стряхнув с себя остатки глубокого сна и чувствуя ком тяжести внутри. За окном было темно. Чувство нереальности окружало дымкой.

Дверь в мою комнату была приоткрыта, из глубины дома доносились негромкие звуки: бормотало радио — только что начались новости, кто-то ходил по кухне. В остальном было тихо, как в могиле.

Будильник показывал без четверти шесть. Вечер, сообразила я. Я стала медленно вспоминать, что произошло, снова испытывая странное чувство одновременного присутствия и отсутствия. Присутствия в отсутствии. Отсутствия в присутствии.

В горле першило, во рту пересохло, хотелось воды, и тут на пороге возник папа. Он казался спокойным, смотрел серьезно, но ласково. Лицо было чуть усталым, чуть встревоженным. Но он улыбнулся мне, осторожно и немного печально.

— Ты как?

Я открыла рот для ответа, но вышел только хрип. Я откашлялась.

— Пить хочется, — выговорила я.

— Принести воды?

Я кивнула. В моей комнате было почти совсем темно, даже рождественская звезда не горела. На дисплее музыкального центра слабо светились зеленые цифры. Через приоткрытую дверь в комнату проникало немного света из прихожей, вот и все. Я лежала во мраке и казалась себе маленькой и больной. А какой я была на самом деле? Взрослой и здоровой?

— Хочешь газировки?

Папа держал в руке стакан. Протянул его мне, присел в изножье кровати.

Сладкий напиток зашипел во рту, оживляя пузырьками приглушенную медлительность, царящую вокруг. Было совсем тихо, только шипение в стакане и еле слышное бормотание радио на кухне.

— Где мама?

Папа серьезно посмотрел на меня:

— Она приняла таблетку.

Внутри пробежал холодок, в животе и кончиках пальцев что-то заныло. Я уставилась на свои руки, державшие стакан.

— Успокоительную.

Ясно, что не обезболивающую. Я не знала, что у нас водятся такие таблетки. Теперь узнала. И стала понимать, что они понадобились не впервые.

— Я давно считал, что мы должны рассказать тебе об этом. Но мама не хотела.

Я покосилась на него. Он смотрел в окно, куда-то вдаль. Мысленно вглядывался в какую-то жизнь, которая протекала рядом с моей и о которой я не догадывалась.

— Она спрятала это в себе. Глубоко внутри. Она и со мной об этом почти не говорила.