Анника Тор - Маяк и звезды

— Как ты можешь так говорить? — вырвалось у Бленды. — Я хочу проститься с моими друзьями, и ты мне это не запретишь! Разве я затеяла этот переезд?

Бленда видела, что мама растеряна, что она колеблется и подыскивает нужные слова. Это придало Бленде решимости. Впервые в жизни она поняла, что не должна подстраиваться под маму, что она может принимать решения сама.

— Я скоро вернусь, — сказала она более спокойным голосом.

И убежала.

Эрик выплюнул травинку изо рта и слегка отодвинул прикрывавшую ящик газету. Он пришел к крепости в последний раз. Он нескоро появится здесь снова — может, через год, а может, и больше. Но сейчас ему не до этого, сейчас у него есть дела поважнее. Сейчас ему надо подумать о Рулле, который лежит в ящике рядом с ним, вполне довольный жизнью. Он не догадывается о том, что его ждет.

На последней странице своей тетради Эрик написал заголовок: «Прощание с Рулле, 8 июня 1917 года». Это сегодня, сегодня им предстоит проститься. Эрик принял это решение накануне вечером, когда понял, что другого выхода нет. Рулле уже не маленький беспомощный вороненок, он хорошо ел, он подрос и часто сопротивлялся, когда Эрик хотел посадить его в ящик. Он уже не так сильно, как раньше, любил мух и других насекомых. Если на помойном ведре не было крышки, он немедленно подлетал к нему и начинал копаться в отбросах. Рулле уже можно было не кормить, он стал взрослой вороной и мог позаботиться о себе сам.

К тому же Эрик знал, что смотритель ни за что не разрешит взять Рулле с собой на маяк. Смотритель Нурдстен, или дядя Карл, как мама просила его называть, не любил птиц.

Потому Эрик решил, что сегодня они простятся. Ему осталось только немного дописать. «Вороны растут быстро, — писал он. — И, судя по всему, лучше всего они чувствуют себя там, где родились. Они любят рыбу, но не умеют добывать ее сами. Этим они отличаются от чаек, чьи птенцы рождаются у воды и сразу учатся ловить рыбу». Эрик пожевал кончик карандаша и задумался. Что еще надо написать в такой день? «Птица видит больше, чем человек, и видит другие вещи, потому что с воздуха все выглядит иначе. Поэтому птицам известно то, что неизвестно людям».

Если бы птицы умели говорить, подумал Эрик, мы бы узнали такое, чего и представить себе не можем. Каково, например, попасть с земли на высокую крышу, не пользуясь лестницей, просто взмыть в воздух и, несколько раз взмахнув крыльями, оказаться на месте. Или планировать над городскими дворами, высматривая открытые мусорные баки, или слететь к овощным рядам на площадь Кунгсторьет вечером, прежде чем дворники успеют смести все деликатесы.

Эрик подчеркнул последнее предложение: «Поэтому птицам известно то, что не известно людям». Быть может, Рулле знал, что его ждет? Быть может, он тоже чувствовал, что пришло время расставаться?

Эрик положил раскрытую тетрадь на траву, достал из кармана чернильницу и кусочек ткани, открутил крышку и хорошенько смочил ткань. Потом снял с ящика газету, взял Рулле и прижал его к груди. Приложив лапки Рулле к ткани, пропитанной чернилами, Эрик посадил вороненка на последнюю страницу тетради.

Рулле потоптался на месте, оставив после себя легкие беспорядочные штрихи. Эрика это не вполне устроило. Он хотел увидеть отчетливые вороньи следы, лучше такие, которые можно как-то истолковать, даже если они и не сложатся в настоящие буквы. Он вылил остатки чернил в углубление на камне, смочил лапки Рулле и бегом вернулся к тетради. На этот раз следы получились хорошие, четкие! Рулле расхаживал взад-вперед по странице, словно сочинял длинное письмо. Эрик был счастлив. Теперь на память от Рулле у него остались и следы, и сообщение, которое, возможно, удастся расшифровать. Приехав на маяк, он сядет и попытается разобрать, что хотел сказать Рулле.

Эрик провел рукой по черным перьям, снова опустил Рулле в ящик, накрыл газетой, а тетрадь положил в карман. Трава на том месте, где он сидел, примялась. Чтобы расправить ее, Эрик провел по ней ногой.

Он не знал, сможет ли он когда-нибудь сюда вернуться.

Бленда слетела вниз по лестнице, промчалась через двор и выбежала на улицу. Мимо сапожной мастерской и молочной лавки, налево, потом направо и снова налево. Вскоре, задыхаясь, она стояла у бакалейной лавки на Эстергатан. Велосипед на месте! И не только велосипед. Рядом сидел на корточках сам Аксель и накачивал колесо большим серым насосом.

— Аксель, — начала она.