Илья Туричин - Закон тридцатого. Люська

— Ничего.

— Вот и пригласи мою Натаху в кино, что ли. Денег я тебе одолжу. Приглядись. Спешить не надо. Но и комнату не прозевай. — Он подошел к двери, приоткрыл ее. — Эй, бабы, куда запропастились?

Из кухни пришли Оксана Матвеевна и Наташа.

Петр украдкой глянул на девушку; она показалась ему излишне бледной и не очень-то красивой. Вот только глаза разве…

— Наташа, тебя Петр Анисимович пришел в кино приглашать. Пройдись, дочка, пройдись, нечего дома сиднем сидеть.

Наташа покорно кивнула и ушла в прихожую одеваться.

Через две недели молодые поженились. Сергей Степанович устроил Петра на работу в колонию для малолетних.

В квартире долго перетаскивали мебель с места на место.

Обычно Иван Васильевич ездил с работы на двух автобусах — до дому от школы было далековато. Но сегодня, несмотря на то, что после оттепели крепко приморозило, он все-таки решил идти пешком: его взволновал, озадачил и даже обидел разговор с завучем.

Холод легко пробирался сквозь рябенькую ткань модного весеннего пальто, которое Иван Васильевич приобрел по случаю окончания института. А зимнего не было: не очень-то разоденешься на студенческую стипендию.

Конечно, существуют программы и планы уроков, и полагается их придерживаться. Но ведь ни программой, ни планом нельзя предусмотреть детали, частности. В конце концов класс — не бездушный механизм…

Иван Васильевич свернул за угол, сделал несколько быстрых шагов и, энергично оттолкнувшись, заскользил по ледяной полоске, накатанной ребятишками на панели. И тут же смутился. Вчера он был еще студентом и мог позволить себе прокатиться вот этак. И никому до этого не было дела. А сегодня он учитель. На него смотрят ученики. Интересно, что бы они сказали сейчас? Что сказал бы спокойный Лева Котов? А этот увалень Веселов или лучезарная Ольга Звягина? Уж Сима-то Лузгина всплеснула бы руками, и, наверно, глаза у нее сделались бы круглыми-круглыми!

Иван Васильевич улыбнулся, и у него появилось озорное желание вернуться и проскользить по катку еще разок. Но он, не оборачиваясь, зашагал дальше.

А может, ничего б они не сказали? Просто покатились бы вслед за ним: и Лева, и Веселов, и Звягина. И в конце ледяной полоски устроили бы кучу-мала.

А завуч?.. Иван Васильевич представил себе плотно сомкнутые губы Петра Анисимовича. Осуждающий взгляд выцветших глаз. Он даже голос его деревянный услышал: «Хотите завоевать себе дешевый авторитет?»

А бывает дешевый авторитет? Если он дешевый, разве это авторитет? И верно ли, что всем своим поведением учитель должен отчуждаться от учеников? Проводить между ними и собой невидимую, но вечно ощутимую черту?

Неужели непослушные вихры на лбу и макушке, которые никакой силой не уложить, лишают его права на уважение ребят?

Попробуем возразить.

— Итак, вы, уважаемый Петр Анисимович, считаете, что даже вихры на голове учителя неуместны. Понимаю нас так: учитель должен быть отутюжен и подстрижен. Не могу с вами не согласиться. Если учитель пришел в класс в жеваных брюках и к тому же обросший неопрятной щетиной, это плохо. Скажем даже — очень плохо. Потому что учитель, говоря вашим языком, «должен являть собой пример». Но ведь вы, уважаемый Петр Анисимович, имеете в виду нечто большее, чем вихры на голове или жеваные брюки. Вы требуете, чтобы учитель был отутюжен и подстрижен внутренне. Именно внутренне. Иначе и не истолкуешь ваш разговор о программах и планах. А вот некий Иван Васильевич Соколов, еще будучи на практике в школе, задумался над одной маленькой деталькой. Крохотной. Совсем малюсенькой. Интересно ли будет учиться по этим программам и планам?

Петр Анисимович улыбается. Ему явно жаль некоего Ивана Васильевича Соколова, который, видите ли, задумывается.

— Человек должен делать то, что ему положено: академики разрабатывают программы, министры эти программы утверждают, учителя неукоснительно согласно этим программам учат, а ученики, естественно, эти программы должны усвоить.

— Чему учить? Можно вызубрить наизусть два десятка пушкинских строк. Даты рождения и смерти. Названия произведений и даже историю их написания. И все это есть в наших программах. Но если не откроется ученикам душа поэта, если не сумеют увидеть они мир его глазами, если не опечалятся его печалью и не возрадуются его радостью, — к чему им даты его жизни?

Так чему и как учить, Петр Анисимович?

Конечно, сочинение об Иване Ивановиче не предусмотрено программой. Но ведь оно может разбудить фантазию, а стало быть, и мысль, и, может быть, чувства.