Виктор Кава - Трое и весна

И тут пришла незнакомая дивчина. Кругленькая, с длинными косами. Звали её Люба. Она пришла за двенадцать километров, чтобы поздравить Катю, свою подругу ещё с пионерского лагеря.

Её приходу все очень обрадовались. Им было неловко, что я сижу пятым лишним. Ну а про меня и говорить нечего!

Люба слушала внимательно, смотрела на меня доверчивыми глазами, то ли серыми, то ли карими — в потёмках не разберёшь. А я «строчил», глядя ей в глаза, и про свой класс, и про университет, и про футбол, и про своего товарища Юрку, с которым мы сдружились на всю жизнь. И проговорил бы всю ночь, если бы в сад не вышла Катина мама, пора было расходиться.

Я шёл домой рядом с Любой. И меня охватила такая нежность к этой девушке, что хотелось взять её за руку…

А она сама подала мне на прощание руку — тёплую, мягкую, и сказала тихо: «А я вас немножко знаю. Вы в нашем селе в футбол играли. В сапогах и галифе…»

Меня так и бросило в жар.

Про эти проклятые синие галифе, наверно, теперь до старости вспоминать будут.

Перешили их мне из отцовских. Я тогда учился в девятом классе. Вся школа издевалась надо мной — дразнила «генералом Галифе». Но я носил их, ничего другого на осень и зиму не было. Носил, пока не случилось то самое происшествие в Осняках.

Позвали нас осняковцы сыграть с ними в футбол. А уже стояла глубокая осень. Ну мы и отправились к ним после уроков кто в чем пришёл в школу. Играли на седом от росы пожелтевшем лугу. Я стойко переносил насмешки девчат («Ой, ой, смотрите: секретарь сельсовета выбежал!»), свист мальчишек… Мы быстро забили оснячанам гол. И снова прижали противника к воротам. Защитники выбили мяч за линию ворот. Я побежал подавать угловой. Так хорошо установил мяч на невысокой кочке, разогнался… Но не успел полюбоваться на мяч, как услышал подозрительный треск. Что случилось, я понял по неистовому хохоту болельщиков. Зажал руками порванное место и задворками махнул домой. Только далеко в поле, когда Осняков уже не было видно, я остановился.

Возможно, если бы про тот случай вспомнил другой человек и в другое время, я бы так не вспыхнул. Но сейчас, когда вокруг стояла бархатистая ночь, полная сладких мечтаний и надежд, когда моя душа витала где-то в поднебесье, а сердце было настежь открыто для Любы, она неосторожным словом жестоко ранила меня.

Впрочем, это я позднее, горько переживая происшедшее, все, как говорится, обосновал. А тогда я просто резко вырвал свою руку и помчался прочь.

С тех пор я не видел Любу. Только иногда вспоминал, как смотрели на меня её ласковые милые очи…

Я сижу напротив Любы и от неловкости не знаю, куда деваться. И Любе, видно, тоже не по себе. Мучает в руках красную рукавичку.

Хорошо, что с нами Левко. Он, как говорит моя мать, мёртвого поднимет и заставит плясать гопака. Пошёл он в свою бабушку, которую в селе добродушно прозвали «языкатая». Левко хоть кого изобразит. Вся школа давно решила: быть Левко артистом. Как Андрей Сова. А Левко подал на физический в университет и сдал все экзамены на «отлично». И теперь начинает штурмовать физику.

Сейчас Левко «представлял» своих преподавателей. Да так, что уже полвагона уставших после смены мужчин и женщин (поезд пригородный, один из тех, которые называют у нас «трамваями дальнего следования») стряхнули с себя сон и, улыбаясь, прислушивались к спектаклю, который давал Левко.

В Дарнице к нам подсела ещё одна землячка — Нина Зазимко, и я по-джентльменски переселился на узенький приступок под окном.

Невероятно быстро пролетели три часа езды. И вот уже Люба поднялась. Я тоже вскочил. Но где тут поспеть за Левко! Уже в его руках Любин чемодан, уже он ведёт Любу по проходу. А я растерянный стою возле лавки. Ещё шаг, и Люба исчезнет в тамбуре… И тут она обернулась. «До свидания!» — крикнула всем. И так просияла на меня серыми глазами, что голова моя пошла кругом.

За окнами, пока мы ехали, все изменилось. Откуда-то надвинулись седые набухшие тучи. И над полями затанцевали узорчатые снежинки, заскребли острыми коготками в оконное стекло. Хрупкие коготки ломались, и на стекле застывали ледяные слезинки.

Но что нам снег, что нам пронзительный ветер, что нам семь километров заметённой дороги! Подхватили свои потёртые чемоданы и — айда по сугробам в здоровенных чешских ботинках. Мы ещё называем их «универсалами», ходим в них и осенью, и зимой, и на лекции, и на танцы, и на свидания. Хотя предназначены они только для одного — для лыжных прогулок.