Виктор Кава - Трое и весна

Однако неприятный осадок остался. Поэтому строже прозвучал мой голос:

— Может, не было в вашем селе Советской власти, поэтому, Емеля, ты даже не почуял настоящей жизни? Или она тебе ни к чему? Лучше на попа всю жизнь горб гнуть и спать в риге на соломе?

Мальчик съёжился, ещё дальше отодвинулся от меня.

— Почему не было? Была Советская власть, — сказал, а в голосе испуг. — Только мало я её видел. Хутор — не село… Приехал как-то к нам человек из района, хорошо говорил с крыльца, что люди теперь богато будут жить, советовал подумать о колхозе, сказал, что все дети в школе будут учиться на родном языке…

Емельян запнулся, низко наклонил голову.

— Ну-ну, что ж дальше, — не терпится мне. — Наверно, в новую школу ты ходил, рассказывала тебе учительница о Советском Союзе?

— Как вы угадали, что к нам прислали учительницу? — удивляется мальчик. — Ага, пан Станислав Брониславович убежал, когда советские танки загрохотали от леса. И тогда к нам пришла пешком из района Александра Петровна. У нас школа маленькая, всех учила она, сразу четыре класса. Правда, немного нас было — всего двадцать. Добрая она была: никогда не стукнет линейкой, как пан Станислав, не поставит в угол на гречку, не смеялась, что лапти драные. Пан Станислав тем, у кого худые лапти, не разрешал обутым входить в класс. Даже зимой. А Александра Петровна сердилась только тогда, когда её кто-нибудь пани называл. Так рассказывала о Советском Союзе, я как будто своими глазами все видел! Бывало, приду домой, маме и татуне пересказываю, а они и верят и не верят. «Неужели и у нас так будет?» — спрашивала мама. Такая у нас учительница была, больше никогда такой не будет, горько вздохнул Емельян.

— Почему — была? Неужели фашисты?..

Мне показалось, что Емельян всхлипнул. И вдруг дёрнулся всем телом, припал к щели. Я тоже нагнулся. Никого не видно во дворе, однако доносятся едва слышные шаги. Уж не бандиты ли подкрадываются? Я выхватил у шофёра автомат, он задремал, устроился поудобнее. Эх, видно, не успел Прокопчук самооборонцев собрать! Пока очнутся, оденутся… Толкнул шофёра, Каратеева — мгновенно проснулись. Объяснять им ничего не нужно, сами прислушались и все поняли. Шофёр хочет забрать у меня автомат, но я не даю. Когда это им, шофёрам, приходится стрелять, а нам, пехотинцам, считай, ежедневно — на передовой сидим.

Притаились, ждём.

Едва слышный шёпот лезет в уши, словно сухая листва под ветром шуршит. Чудится, что ли, от напряжённого волнения? Встряхиваю головой, однако шёпот не прекращается, уже и слова можно разобрать:

— Таточку, родненький, не ходи с ними. Советские солдаты добрые, они меня к столу пригласили, по голове погладили…

Так ведь это Емелькин голос! Что он бормочет?

Хватаю мальчишку за плечо, резко поворачиваю к себе.

— Так где ж твой отец, признавайся!

Он задрожал как в лихорадке, на мою руку закапали горячие слезы.

— Он там… с этими… против вас… Отец Парфентий говорил. Я знаю… я очень хорошо знаю, что татко не хотел к ним. Это поп его заставил. Татко у меня добрый. Он тогда учительницу хотел защитить, но не смог…

Я ошеломлённо тряхнул головой. Правда, в здешних местах ничего не поймёшь. Учительницу хотел защитить и пошёл к бандеровцам?.. А сын этого бандеровца спас нас. Что, и здесь какое-то коварство?

А Емельяна словно прорвало, хотя шаги неумолимо приближались.

— Вы не верите мне, дядя, не верите, а так было. В один день какие-то бородатые чужие дядьки вошли в наш класс и, ни слова не говоря, схватили Александру Петровну за руки и потащили из класса, мы все бросились вслед за ней. На улице гляжу, мой татусь идёт. Я как закричал, он сразу подбежал, бросился защищать учительницу. А они его — сапогами в живот. Татунь упал, а Александру Петровну посадили на телегу и увезли куда-то…

Вот оно что… И хотя сейчас не до расспросов, я допытываюсь:

— Так как же твой отец мог к ним попасть? Его же не насильно забрали?

Емельян глубоко вздыхает:

— Забрали. Вечером. Вьюга так выла под окнами, что голосов не слышно было. Вдруг стекло в окне кто-то высадил. Мы с мамой сразу к окну. Три морды просунулись в хату, спрашивают: «Где Петро Климчук?»

И винтовки нацелили. Мама открыла им. Ворвались они в хату, глаза злые. Увидели татуся: «Собирайся, поедем», — говорит один в белом кожухе. Мы кинулись к нему, за полы хватаем: «Куда вы нашего тата забираете? Он же больной, какие-то лиходеи избили его днём». Где уж там, стащили татуся с печки и вытолкали из хаты. Мама за ним, я тоже, но меня отпихнули. Вернулась мама нескоро, слезы в два ручья текут, за грудь держится. Гляжу, а она вся избитая.