Юлия Кузнецова - На что похожа любовь?

Только моё главное правило («Не показывай эмоции!») не дало мне на неё заорать. Но она всё поняла по взгляду. Сразу опустила голову, испугалась. Как черепашка – нырк под панцырь. Вот и сейчас. Сидит грустная, смотрит на свои брюки в пятнах. Давит мне на психику. И кто из нас ещё тиран?!

– Ну хорошо, – сказала я, – пять минут. Я посижу с тобой там ровно пять минут.

– Правда?!

Мама вскочила, обняла меня и… поцеловала меня в щёку.

– Ты что? – прошипела я, и гардеробщик от испуга выронил своего Лондона. Прямо в грязь, которая осталась от маминых подошв.

– А что? – растерялась мама.

Я в отчаянии смотрела в зеркало. На моей щеке, идеально затонированной и припудренной, отпечатался след алых губ!

– Мама! Ну хоть иногда можно включать голову! Ты хоть чуть-чуть думаешь! Ты! Ты!

«Не показывай эмоции!»

Я тряхнула головой. Ладно, у меня всё равно не хватит слов, чтобы показать всеэмоции.

Просто выхватила из косметички салфетку, принялась тереть щёку. Как назло, я не захватила ни одного средства для снятия макияжа! Но мне и в голову не могло прийти, что оно мне может понадобиться! Я ж не с ночёвкой пришла в это дурацкое кафе. Кто ж знал, что у моей мамы вместо головы – тыква! Ну то есть я всегда это знала… Но не до такой же степени!

Мама с перепугу спряталась за стойкой гардероба и выглядывала оттуда, как рядовой Райан из окопа.

– Кремом попробуйте, – посоветовал гардеробщик, подняв книгу и тщательно протерев салфеткой обложку. Читать дальше он не стал, просто положил книгу на стойку.

Конечно, тут у нас кипят такие страсти, по сравнению с занудой Лондоном Шекспир отдыхает!

– У меня нет крема!

– А держите мой, – сказал гардеробщик, и, покопавшись в карманах, выудил длинный белый тюбик.

Я брезгливо поморщилась, но крем взяла. Нельзя же было идти к людям со следом помады на щеке! Мама схватила книгу и прикрылась ею, словно я собиралась метнуть кремом в неё.

– Не смешно, – отрезала я, поднесла тюбик к глазам и возмутилась: – Он же для рук!

– А какая разница? – пожал плечами гардеробщик, – вам же стереть надо краску со щёк? Так любым жиром можно… Хоть свиным.

– Спасибо за совет, – мрачно сказала я, выдавливая крем на салфетку и яростно протирая им щёки.

– Проверено на практике, – заверил меня гардеробщик, – краску можно любым маслом оттереть. Подсолнечным, например. Но лучше всего жиром. Животным. Вот у свиней…

– Да что вы заладили, жир, жир, – разозлилась я, – откуда вы это взяли? И вообще, я, между прочим, веге…

– «Выбирай, – торжественно сказала мама, открыв книгу, – познаешь печаль и волнение, когда будешь лежать на убойном поле, а солнце припечёт твои больные суставы и вытопит жир из твоего тощего тела, как вытапливают сало из жареного поросёнка».

– … тарианка, – закончила я, – и ты, мама, это знаешь!

– Я просто ответила на твой вопрос, – обиженно сказала она, – ты спросила, почему, откуда он это взял, я тебе и прочла. Это, кстати, классика, «Джерри-островитянин»!

– Я и без него это знал, – сказал гардеробщик, забирая у мамы книгу, а у меня – крем. – Вот ведь как? Помогаешь людям, а они тебя ещё и поучат жизни…

– Погодите, – пробормотала я, присматриваясь к своему отражению, – стоп, стоп… дайте-ка мне этот крем ещё раз!

Я перевернула тюбик, поднесла его к лампочкам-свечкам и к своему ужасу прочитала, что…

– Он с облепиховым маслом!

– Не знаю, – проворчал гардеробщик, – я состав кремов не читаю…

– Ну конечно, вы же Джека Лондона читаете, – проговорила я сквозь зубы, – про свиной жир… а вот облепиховый…

– Детка, но почему? – начала мама.

– Да потому. Что. У меня. Теперь. Жёлтые. Щёки. И не заметит этого только слепой!

Я не орала. Я чеканила слова, как монеты.

– Я не вижу, – отреклась мама.

– Я тоже, – подтвердил гардеробщик, который слишком близко, на мой взгляд, придвинулся к маме.

Я молча посмотрела на них, чтобы они поняли смысл моей последней фразы. Потом снова глянула на себя.

Ужас. Кошмарный кошмар.

– Мама, знаешь, – начала я уже, наверное, в сотый раз, – я, пожалуй, внутрь не пойду. Я…

– Хорошо, – вдруг согласилась мама.

Она сняла очки и начала протирать их краем свитера. С чего они у неё вдруг запотели?

– Пойду сама, – продолжила мама.

– Я вас провожу, – пообещал гардеробщик.

Что-то не понравился мне блеск в его глазах, как только мама назвала «Джерри-островитяна» классикой. Может быть, конечно, он записан в клуб Почитателей Лондона, но почему тогда он так уставился на маму, стоило ей снять очки? Не потому ведь, что она была похожа на Джерри-островитянина?