Аделаида Котовщикова - Кутерьма

— Меня спросили: «„А“-то зачем?» Я сказала: «Надо».

И оставили. Что им — жалко?

— И телеграфом ты послала мне двадцать рублей. Хотя телеграфом раз в пять дороже, чем почтой. Тут и медведь поймет, что на дорогу. Чтобы срочно выехала.

— Это уж твое дело было, как поступить.

— Я там все дела бросила. Васька, соседей там одних мальчонка, только стал подтягиваться по арифметике… При клубе детскую самодеятельность начали организовывать… И работу хорошую только что получила. Страниц двести дал в перепечатку один профессор из Ялты. Пришлось вернуть…

— Ну и не ехала бы, раз вся общественная работенка там без тебя проваливается. Колька посидел бы один запертый, ничего бы с ним не сделалось.

Метнув на племянницу неуверенный взгляд, тетка пробормотала:

— Во втором классе мог бы у нас в школе поучиться, у меня пожить. И климат…

Асины глаза потемнели.

— Сына отнять хочешь?!

— Не болтай ерунду! — поморщилась Анна Петровна.

— Никуда Коля не поедет! Кончен разговор! Маленького давала — хватит.

— Тогда заботься о нем по-человечески. Ты ведь часто даже обед забываешь приготовить, бессовестная…

— Готовлю, когда успеваю. Не помрет с голоду. Как могу, так и живу.

— Носочки все оказались грязные у него. И больше половины — в дырках…

Топот ног по коридору, испуганный Колин голос прервал ее:

— Ба-аб!

Он распахнул дверь. Непонятный, громкий и низкий гул несся из комнаты.

— Что такое?! — со всех ног Анна Петровна кинулась вон из кухни.

В комнате она выдернула вилку репродуктора из электрической розетки.

— Ты с ума сошел, Коленька? Зачем ты это сделал?

Коля возбужденно подскакивал возле нее.

— Я хотел… Думаю, что будет, если вставить? Заговорит или нет?

— Даже паленым пахнет. Как у тебя все не взорвалось? — Анна Петровна один за другим повернула выключатели, загорелись лампы под потолком и на письменном столе. — Просто чудом не перегорело все на свете. Быстро вытащила я — оттого… Никогда, никогда, Колюшка, не балуйся с электричеством!

Ася хохотала над теткиным испугом:

— Извечный вопрос мальчишек: что будет, если…

— А что тут смешного? Вот и оставляй его одного на целые часы, — проворчала Анна Петровна. — И погибнет ни за понюшку табаку…

В два с половиной года Коля не понимал, где живут лягушки. Он тащил баб-Аню за руку под цветущие вишни и яблони, показывал пальцем куда-то под кусты и говорил: «Здесь лягушки!». Старательно заглядывал под каждый кустик, присаживался на корточки и выжидал, не выпрыгнет ли лягушка.

Маленькая потешная фигурка в белой панамке. Искал он лягушек там, где их не могло быть, но она не разуверяла его, чтобы не совался к речонке и в канавы. Анемоны у нее в садике он упорно называл «лимоны» и уверял ее: «Так лучше».

Без конца Колю возили взад-вперед из Ленинграда на юг, с юга в Ленинград. Увезя Колю или потребовав, чтобы тетка привезла ей сына, Ася затем снова привозила его или отправляла со знакомыми, едущими в Крым в отпуск. С няньками она не уживалась, в яслях Коля сразу заболевал.

Каждый раз, собирая ребенка в дорогу, Анна Петровна откладывала ломаные игрушки, сношенную, прохудившуюся обувь и одежонку: «Это нужно выкинуть». А когда, посадив их на поезд в Симферополе, она возвращалась в свое опустевшее жилище и наталкивалась на маленькие стоптанные сандалии, то сердце у нее переворачивалось. Она прижимала к груди сандалишки, бережно подбирала с полу и прятала целлулоидного зайца с дырой на боку, даже обрывки картинки. Все выглядело так сиротливо без Коли.

Первые дни без Коли она не знала, куда деваться от тоски. Сидела, растерянно опустив на колени руки, ни за что не хотелось браться. Ни к кому, кажется, так не присыхало сердце, как к этому беззащитному крохе, на которого и прав-то у нее нет. И вот между ним и ею ложилось расстояние в два дня, в пять дней, в неделю. Уже семь раз он ложился без нее спать и семь раз вставал, и она не знала, плакал ли он, ушибался ли, пугался ли… Расстояние в семь дней — как это бесконечно много! В двадцать дней расстояние уже не ощущалось таким огромным. Боль разлуки притуплялась. Она писала письма, посылала фрукты, вязала и отправляла Коле свитера, носочки.

А потом Ася вызывала ее или присылала Колю обратно. И каждый раз в чем-то он оказывался другим: изменялся голос, он употреблял много новых слов… И только кротость, доверчивость, какая-то открытая улыбчивая доброта оставались у Коли неизменными. Совсем крошечным он говорил игрушечной собачке: «Не будем рычать! Будем жить мирно».