Исай Мильчик - Степкино детство

А в засоринской горнице опять окно настежь, и опять оттуда на всю улицу орня:

— Зачем обманула? Вчера обещалась, сегодня не пускает!

— Я кому сказала — закрой окно? Тебе или черту лысому?

— Черту лысому!

— А, вот как? Черту лысому? Так н а вот тебе, н а вот тебе!

И два раза — шлёп-шлёп. Да слыхать, мокрым чем-то.

Это внук засоринский — Степка — с матерью своей Васёной войну затеял.

Всегда он так: как заладит что, до тех пор не угомонится, пока не добьется своего. Вот у них и брань, и затрещины, и окно скачет взад-вперед.

Степка норовит на речку улизнуть, купаться ему хочется, а мать не пускает. Причина у нее на то есть. Намедни, как слухи эти про человечий мор пошли, будочник Ларивошка дворы обходил и строго-настрого приказывал: помои на улицу не выливать, народу на завалинки не выходить, в речке Шайтанке не купаться и раков в ней не ловить. Тюгулевкой грозился.

Ну, это верно, грозился. Так ведь он всегда тажулевкой грозится. Мором пугал? Так ведь он всегда найдет, чем пугать. Кто же ему станет верить? А какой нынче день? Вторник. Чихает Степка по вторникам на Ларивошку. По вторникам к Ларивошке в будку енгалычевская стряпуха Домна приходит. В эти дни Ларивошке ни до чего. Каждый малый ребятенок в слободке про это знает. Кто будочника по вторникам боится? Никто.

А мать заладила свое: не ходи да не ходи. Ларивошка да Ларивошка. Бестолковая. Порядка не знает.

И был бы нынче Степка давно на речке, если б не мать. Угораздило ее стирку сегодня затеять. Вот вместо речки и влетело ему мокрыми штанами по сопатке.

Его же штанами да его же и шлепнула.

И всегда у ней так: как стирка, обязательно мокрым дерется. Правда, Степке разный легкий бой — и сухой и мокрый — нипочем: сжился с ним давным-давно.

Да и мать счета шлепкам не вела. Смазала сына мокрыми штанами, повернулась к нему спиной, и опять как ни в чем не бывало трет да трет грязное белье в корыте. Только пихнула корыто ближе к окну. А то махнет еще, чертенок, через окно на улицу.

Степка уселся на лавку подальше от матери и начал придумывать, как бы ему на улицу удрать. Через окно не выбраться: мать у самого окна торчит. Через двор — без толку: калитка с утра на замке. Может, через сени на подволоку, а оттуда на крышу? А, может, мать просто не знает про вторник и про Домну? Да и откуда ей знать — возится день-деньской с ухватами, с горшками да с грязным бельем. Вот если рассказать ей она и пустит.

— Мам?

Молчание.

— Мам?

Ответа нет. Только лопатки шибче задвигались у матери на спине.

«Оглохла, что ли? — злится Степка. — Или отвечать не хочет? Осерчала, верно».

Степка подходит к самому корыту. Под ноги ему попадается коробочка, вышибленная у него из рук шлепком. Он поднимает ее и, зачерпнув из корыта мыльную пену, говорит:

— Мам, а ты знаешь, ведь сегодня в будке, у Ларивошки в будке, Домаха енгалычевская. И Ларивошка сегодня ни за что на речку не придет.

Васена молча отпихнула Степку локтем от корыта.

— Мам, а ты знаешь про то, что Митюнин Власка, бондаря Митюни Власка, с нашего двора Власка, сейчас на речке? И что Маринкин Суслик тоже на речке…

— Отстань! Знаю! — крикнула вдруг Васена.

Степка заморгал глазами на мать. Вот тебе раз! Не помогло, не пускает.

— А почему все-таки Митюня своего Власку, с нашего двора Власку, пускает, а ты нет? — говорит Степка тихим голосом.

— Перво-наперво не таращь на меня глаза: на мне узоров нет.

— Ну, а все-таки почему?

— А потому, что твоего бондаря зовут Митюней, а меня Васеной.

— Чиво?

— Сколько не «чивокай», все равно не пущу.

— А почему?

Степка спрашивал это уже своим голосом — грубоватым, с хрипотцой.

— А потому. Видел, прошлый раз Ларивошка дворы обходил? Слышал, что он наказывал? Сколько раз тебе повторять. Попадешь к нему в лапы — и пальцем не шевельну. Пропадай ты пропадом!

Пока мать говорила, Степка набрал в коробку мыльной пены и приладил соломинку. Он пустил из нее стайку цветных пузырей и сдул их матери на щеку.

— А я все равно убегу, — сказал он.

Васена потерла щеку о плечо, сложила вдвое лоскутное одеяло, выкрутила, потрясла его над корытом и ответила:

— А я тебя в горницу запру.

Спокойный голос и спокойные слова матери пуще шлепков взбесили Степку.

Он хлопнул себя в грудь растопыренной пятерней и крикнул:

— Так ты меня в горницу запрешь? Хорошо! Запри. А что с твоей горницей будет? Ты знаешь? Нет, ты знаешь?

Степка все хлопал себя ладонью по груди и ждал ответа. Мать молчала.