Ямиль Мустафин - Мальчишки

Новичок спокойно продолжал:

— В Третьяковке был…

— А что это такое?

Приходько усмехнулся, оттопырил нижнюю губу, точно собирался сплюнуть.

— Это — картинная галерея. Там лучшие картины мира хранятся — Репина, Сурикова, Иванова…

Мы слушали, разинув рты.

— В Большом театре был. Там даже в «Дон-Кихоте» настоящая лошадь на сцену выходит. Такая белая, красивая…

Звонок на урок прервал рассказ Валерия… Желая показать, что мы тоже живём в настоящем городе и не беда, что дома и тротуары деревянные и что нет троллейбусов и трамваев, я с согласия ребят послал новичку записку: «А наш Тайшет скоро будет не меньше Москвы».

Приходько несколько раз прочитал записку, заулыбался кисло. Записку он вернул, крупно написав: «Никогда!»

Не знаю, как мы поступили бы с Валеркой в тот день, если бы его не встретил после уроков у вешалки приземистый мужчина лет пятидесяти. Он был одет в белый дублёный полушубок, отороченный чёрной мерлушкой, новые валенки и серую шапку.

Голубые глаза незнакомца с любопытством оглядели нас и счастливо заблестели. Он погладил по голове какого-то малыша, настырно пробиравшегося к вешалке.

— Валера, как отзанимался? — взяв портфель из рук новичка, спросил мужчина. — Школа понравилась?

— Ничего, — пожал Приходько плечами, — а какая школа — сами видите, — равнодушно отвечал Валерка, неторопливо застёгивая пуговицы на кожаном пальто с каракулевым воротником. Пуговицы были смешные и необыкновенные — деревянные палочки в крапинку.

— А что, Валера, по-моему, школа неплохая, — почтительно возразил человек.

Мы обрадовались, что даже этот чужой нам человек не поддержал Валерку.

Наша школа на самом деле была в то время лучшей школой в Тайшете. Это была первая кирпичная школа, двухэтажная, с паровым отоплением.

— Поехали, Валерик, — пригласил человек в дублёнке новичка и пропустил его в двери вперёд себя.

Мы подождали, пока вышел этот странный дядя, а потом гурьбой повалили следом.

Недалеко от подъезда школы стоял игреневый жеребец, запряжённый в лёгкую кошёвку. На крутой шее лошади прядью лежала белая грива, хвост тоже был серебристый, а сам жеребец — тёмно-рыжий. Он сердито долбил ногой землю, грыз столб, к которому был привязан. Снег в этом году выпал скудно, поэтому копыта жеребца швыряли комья мёрзлой земли.

— Чего балуешь? — спросил мужчина ещё издали.

Жеребец перестал долбить землю и, гордо вскинув голову, заржал звонко, потом зафыркал капризно.

Валерка шёл по-прежнему впереди мужчины, ни на кого не глядя. Он привычно отбросил с заднего сиденья лосёвую доху и плюхнулся в кошёвку. Подошёл незнакомец, положил портфель возле Приходько, поправил доху. Мы стояли в стороне и, как в кино, смотрели на всё происходящее. Для нас всё было в диковинку: и жеребец-красавец, будто только что сошедший с картинки, и игрушечная кошёвка с расписными боками и узенькими, как у детских санок, полозьями, и облучок, подшитый кожей, и этот странный дядя…

На следующий день новичок опять приехал в кошёвке. Не успел он положить в парту портфель, как к нему подошёл Женька Чириков и спросил:

— Ты — пионер?

— Пионер, а что тебе? — вызывающе ответил Валерка и пригладил как всегда хорошо уложенные, красивые волосы. Чириков тоже провёл ладонью по своей волнистой шевелюре.

— Раз пионер, так чего ездишь, как барчук? — ел глазами Валерку Женька. — Так ездили только дети буржуев в гимназии. Неужели тебе не стыдно перед ребятами? Ты ж не калека!

— А тебя что, завидки берут? — упорствовал Приходько.

— Завидки? — удивился Женька. — Да я плевал на тебя и на твою кошёвку! — и он плюнул Валерке на сапоги.

Новичок покраснел до корней волос, замахнулся, но не ударил.

— Я не ударю, у тебя вон сколько заступников, — процедил Приходько. — Но и не прощу…

— Только тронь попробуй нашего Женьку! — пригрозил я. — Дело будешь иметь со мной. — И показал ему кулак.

С этого раза мальчишки нашего класса перестали замечать Валерку.