Ирина Богатырева - Луноликой матери девы

— Горящая стрела в тебя попала, сестра? — спросил он, поравнявшись со мною. — Зачем всполошила стан?

— Очень спешу, брат. Дело есть у меня в нижнем стойбище.

— В нижнем? И не боишься ночи?

— Не боюсь сейчас ничего, кроме собственной лени. Потому и спешу: как бы не схватила меня за полу да не загнала в дом к Антуле, как все эти дни делала.

— Те, сестра! Уж не Санталай ли имя лени твоей? — засмеялся брат.

— Что ты! Моя лень без имени и тем для меня страшнее. Знала бы имя ее, так прогнала бы прочь.

— Точно укусил тебя в лесу пегий дух, — сказал он. — Так что, не ждать тебя сегодня?

— Не жди. Приду только увидеть Очи и сказать ей что-то.

— Так может, я передам?

— Нет. Хотя, передай: скажи, Камкину шубу, с прошлой луны забытую, нашла Ал-Аштара, пусть завтра девы мои мерить ее до света приходят на опушку за станом.

Санталай рассмеялся и остановил коня:

— Приезжай сама, сестра! — крикнул мне, а потом добавил: — Да: Антулу духи жгут, сегодня все в доме братьев Ату собираются!

Я подняла руку в знак, что слышала его и поехала дальше. Антула уже накануне казалась нездоровой, но я не видела вокруг нее духов болезни и думала, Зонар был причиной того: рядом с Очи он сел вчера и чашу с настоями ей подавал. Хоть ни словом, ни взглядом не обменялись они, Антула была горячечной и злобной, красные пятна ходили по ее мягкой, ненакрашенной глиной шее.

В нижнем стане жила Ильдаза, и к ней первой направилась я, решив собрать дев. Только у родного очага не оказалось ее. В том стане тоже был дом, где вечерами собирались бессемейные воины, и Ильдаза моя была там, и смеялась звонко, блистая белыми зубами. На лице ее была краска, и запах ощутила я от ее тела сладкий, когда, удивленная и испуганная, вышла она ко мне. Но я лишь велела ей прибыть на утро и тут же уехала.

После направилась я в дом к Ак-Дирьи. Она жила на окраине стана, но и ее не было у родного очага. Все уже спали, одна только старуха, давно снявшая пояс хранительница огня, как бы живая мать Табити, чаша с углями, сидела в полутьме. Ее и спрашивать я не стала, где Ак-Дирьи, у таких ум давно ссохся.

Отправилась к Согдай. Дом у нее оказался новым, опрятным. Она рассказывала мне, что этот дом ее отец для ее матери поставил. Отец у нее был богатый, многоконный человек, мать Согдай была его первой женой, но рожала ему только девочек, поэтому он взял другую жену, а первую отселил, чтобы ее духи не мешали новой детей к очагу звать.

Отчего-то я думала, что не ходит на посиделки Согдай. К Антуле ни разу не приходила она, а к старшим пойти ей скромность бы не позволила. Но и ее не оказалось у очага. Мать ее ко мне вышла — небольшая женщина, с узкими глазами, запуганная и слабая. С трепетом смотрела она на меня, как если бы я была большущим мужчиной, ворвавшимся ночью в дом. В люльке заплакал ребенок, и другая девочка, непосвященная пока, пошла успокоить его.

Делать нечего, пришлось и мне отправиться в дом братьев Ату. Со смутным чувством поехала я туда. Оказалось, что все девы проводили вечера на посиделках, и от этого было мне противно, будто подвела я Камку. Ехала, не разбирая дороги, и сама себе вслух пеняла:

— Вождь примером для всех становится. Что он возьмет себе в голову, то его люди будут думать. Сам перед собой и перед людом чист и прозрачен он должен быть, как ручей. А я? Что я за вождь? Чему я дев за эти дни обучила?

Но тут услышала сзади хруст снега. Кто-то ехал за мной, а я не слыхала, погрузившись в мысли. Обернулась — и вздрогнула: меня нагонял конник Талай. Медленно вел он своего прекрасного долгоногого коня, верно, давно в мой след ступая. А как обернулась я, сжал коню бока и вмиг поравнялся со мной.

— Легок ли ветер? — спросил он с улыбкой.

Я кивнула в ответ и сама себе подивилась: кровь бросилась в лицо, как заговорил он, и сердце сильней забилось. В первый раз видела я его с того вечера, как пришел он в дом Антулы, а оказалось — только его и ждала.

— Помешал тебе, дева? С духами разговаривала? Куда ты едешь?

— К братьям Ату.

— Хе, будет там жарко сегодня, столько людей соберется под одной крышей! — усмехнулся он. — Вместе поедем, или ты другую знаешь дорогу?

— Нет, поеду с тобой.

Шагом тронулись. Я чуяла робость, хотелось заговорить, но не знала о чем. Даже глаз не поднимала, все на гриву конька смотрела.

— Я помню свое обещанье, царевна, а ты, верно, забыла, — сказал Талай, и я с удивлением глянула на него — не смеется ли? — Так и будешь на горном коньке ездить? К лицу ли то воину?