Ирина Богатырева - Луноликой матери девы

Как мы побежали — будто жизнь спасали свою. Ничего не разбирая, не видя ни земли, ни деревьев, ни камней. Не отстать, не потеряться боялась я — боялась на посвящение не попасть и остаться еще на год ребенком.

Только вдруг все стихло: выскочили мы на берег озера. Ветер и тьма остались позади, а под кедрами, перед костром сидела Камка и с ложки пробовала похлебку. Переводя дух, мы с Очи уставились на нее. Она же не сказала ни слова и приказала молчать, только кивнула, чтобы садились. Потом стали выходить девочки из тайги и падать рядом, будто ноги их уже не держали. Одна, самая толстая, достала из рукава кусок лепешки и принялась есть, жадно впиваясь зубами. Мне неприятно было смотреть на нее, я отвернулась.

Наконец, приготовила Камка похлебку, разлила по свежим, только вырезанным деревянным чашам и раздала нам. Ели тихо, только слышно было, как ветер гнет кроны да как ложки выстукивают дно.

— Славная была у меня охота, — молвила Камка, прерывая молчание и вытирая ладонью жирные губы. — Добрая маралуха накормила вас собою.

— И у духов нынче добрая охота будет, — добавила, оглядывая обступающие кедры, будто кого-то за ними различала. — И вам от них не отбиться, — засмеялась негромко, словно заскрипело старое дерево. — Но как маралуха, себя вам отдавшая, звездою на небе станет, так и вы, себя духам скормив, тем станете, кем вам быть должно. Так что готовьтесь: выдержите бой — укажет вам дух вашу долю.

Она оглядела нас, будто ожидая вопросов. Но мы молчали. Девочки с испуганными лицами смотрели на нее.

— Поели? А чего сидите? Стройте себе дома: жить вам тут до зимы.

Мы разбрелись по поляне собирать шатры. Я не знала, с чего начать, и кинулась к Очи:

— Давай вместе дом ставить.

— Те! — отмахнулась она. — Это для домашних девочек. Я себе на дереве гнездо совью. Я когда в лесу ночую, всегда на дерево залезаю и сплю. Ты тоже так можешь. Только на другом дереве.

— Нет, я так не могу: зимой и замерзнуть недолго. Надо, чтоб огонь был.

— Дело твое, — усмехнулась Очи.

Пришлось работать одной. Сначала я сложила дрова под очаг. Наметила место, чтобы и сесть, и лечь не близко к огню и не далеко. Потом пошла под гору. Там много деревьев ветром повалило. Нарезала прутьев, надрала коры, долго таскала, собирала да крыла.

Очень боялась я до сумерек не успеть. И правда, уже стемнело, когда последний кусок коры укрепила. Оглядела шатер и хотела идти к костру, как вдруг почуяла неладное: девочки собрались и недобро на меня косились. Потом вышла самая высокая и перегородила мне дорогу:

— Чего это, царевна, ты себе выстроила? — начала она. — Думаешь, особая? Смотри, какие мы себе шалаши поставили: низенькие, только залезть и спать. А ты чего гору вымахала?

И другие загудели: пусть будет, как все, нам ровня будет… А первая продолжала:

— Это в стане ты — царская дочь, а как вытащат тебе духи прялку, станешь как всякая другая. Чего тебе выделяться, пока ничего не решили духи? Разбирай!

И все загудели: разбирай, разбирай! Я сжала зубы. До того и не думала, что духи могут мне вытащить прялку. Всегда, когда пыталась почуять свою долю, видела себя воином на коне, с чеканом и луком. Кулаки стиснулись сами.

— Те, какая ты смелая! — крикнула я. — Выходи же один на один! Посмотрим, чей шатер разбирать!

И, не дожидаясь ответа, я бросилась на нее, как телок, стараясь боднуть головою в живот. Но промахнулась: она выгнулась и ударила меня кулаком по спине, меж лопаток. Немного сильнее — и мне бы упасть, но я устояла, успела схватить ее за талию и остановиться. Она тоже перехватила меня поперек туловища, и так мы застыли, широко расставив ноги, пыхтя и пытаясь свалить друг дружку, как делают мужчины в борьбе.

Но мы не мужчины, чтобы так бороться: они крепкие, как быки, а мы были верткие, как змеи. Я первой вывернулась и кинулась снова. Она была выше и тяжелее, однако я — злее, решительней и понимала, что защищаю, а это главное: все время помнить, ради чего ты дерешься. Так отец меня учил, еще когда ребенком была. Я крутилась вокруг нее, как белка по дереву, она же толкала и ударяла каждый раз верно, сильно и больно. Любой ее удар мог бы свалить меня, но я терпела, била, кусала, только старалась не сцепляться, чтобы она не могла перевесить.

Вдруг я ощутила, что выбила ее ногу и вот-вот она упадет навзничь — но тут словно бы ярко вспыхнул костер, и в его свете я увидала перед собой вместо девичьего лица, вместо человечьей головы — морду горного барса. С прижатыми ушами, ощерив серебристую голову и оскалив клыки, он смотрел холодными сияющими глазами. Все во мне сжалось, а барс завизжал, и я почувствовала, что мы оба падаем на землю.