Исаак Башевис-Зингер - День исполнения желаний - Рассказы о мальчике, выросшем в Варшаве

— Ну и что с того?

Когда как отец вернулся к себе, а мать ушла за покупками, я спросил брата:

— А кто создал жука?

— Природа.

— А природу — кто?

— А Бога — кто? — парировал брат. — Что-то появилось само собой. А потом из этой первоосновы развилось все остальное. Из энергии солнца на берегу океана появилась первая бактерия. Когда сложились благоприятные условия. Новые существа боролись между собой и выжили сильнейшие. Бактерии образовали колонии, так началось распределение обязанностей.

— Но с чего все началось в самом начале?

— Так было всегда, иное никому неизвестно. Каждый народ создавал свои собственные обряды. Когда-то были, например, раввины, которые уверяли, что в Субботу надо мочиться на снег, потому что это напоминает пахоту.

Сколько философских книг прочел я с тех пор, но никогда не встречал доводов более убедительных, чем те, что звучали на нашей кухне. Дома я узнал даже о тех удивительных фактах, которые относились к области физики. После таких бесед я шел играть во двор, но, играя в салки или прятки, продолжал размышлять об услышанном. Что, если я отыщу воду, которая любого может сделать мудрецом и открыть ему все секреты? Или сам пророк Илия придет учить меня Семи Мудростям Мира? А что, если я найду телескоп, в который можно разглядеть рай? Мои мысли были непохожи на мысли обычных мальчишек, и от этого я испытывал гордость и одиночество. И всегда оставались предвечные вопросы: что есть правда? Что мне делать? Почему Господь на небе хранит молчание?

Как-то раз ко мне подошел человек и спросил:

— Что с тобой, мальчик? О чем ты так задумался? Или ты боишься, что небо свалится тебе на голову?

Долгое время в нашей семье обсуждалась возможность переезда из квартиры на Крохмальной 10, где мы по-прежнему жили с керосиновыми лампами, так как в доме не было газа, и пользовались общей уборной во дворе. Эта самая уборная была проклятием моего детства. Вечно грязная и темная — хоть глаз выколи. Мыши и крысы сновали там не только по полу, но и по потолку над головой. Стоит ли удивляться, что дети в нашем дворе росли нервным, запуганными и постоянно маялись желудком.

Другим моим наказанием была лестница. Дело в том, что некоторые дети предпочитали ее уборной во дворе. Вдобавок нерадивые хозяйки частенько выбрасывали туда мусор. Дворник, в чьи обязанности входило следить за освещением на лестнице, редко обращал на это внимание. Впрочем, если свет и появлялся, то все равно горел лишь до половины одиннадцатого. Крошечные лампы вечно коптили и давали так мало света, что мрак вокруг них, казалось, лишь еще больше сгущался. Стоило мне оказаться на лестнице, как сразу начинало чудиться, будто за мной гонятся злые духи, демоны и бесенята — те самые, которыми стращали меня родители, чтобы убедить в существовании Бога и загробной жизни. Под ногами сновали кошки. Из-за закрытых дверей порой слышались причитания женщин, оплакивавших покойников. В такие дни у ворот могла поджидать похоронная процессия. Стоит ли говорить, что до входной двери я добирался совершенно измученный и едва мог перевести дух. По ночам меня мучили кошмары, и я просыпался весь в поту от ужаса.

Но если мы с трудом наскребали двадцать четыре рубля, чтобы заплатить за нашу квартиру с балконом и окнами на улицу, то где нам было найти средства для переезда на Крохмальную 12, в дом с газовым освещением и теплым туалетом? А за квартиру там требовали по двадцать семь рублей в месяц! И все же мы уповали на то, что смена квартиры повлечет за собой перемены к лучшему в нашей судьбе.

Было начало весны 1914 года.

Вот уже несколько лет газеты писали о взрывоопасной ситуации на Балканах и о соперничестве между Англией и Германией. Но из нашего дома газеты давно пропали. Прежде их приносил мой брат Израиль Иошуа, но он рассорился с отцом и съехал от нас.

Все уговаривали нас переехать. Владелец дома № 12 по Крохмальной улице, миллионер Лейзер Прцепёрко, слыл ортодоксом, но хоть и был человеком прижимистым, евреев никогда не выселял. А управляющий, реб Исайя, был другом моего отца. К тому же дом имел выход и на Мировскую улицу, к рынку, так что отец становился раввином сразу двух улиц — Крохмальной и Мировской. В те времена судебные тяжбы, свадьбы и разводы случались чуть не каждый день, что сулило нам приличный доход. Рассудив хорошенько, мы решились на переезд.