Жан Семпе - Никола и его друзья

Договориться о чем-нибудь было очень трудно, потому что Жоаким и Руфус дрались, а Аньян плакал. Как тут печатать газету?

— А что мы будем делать с газетой, когда ее напечатаем? — спросил Эд.

— Как что? — сказал Мексан. — Мы будем ее продавать. Для того газеты и печатают. Их продают, получают много денег и покупают все, что хотят.

— А кому их продают? — спросил я.

— Ну… разным людям на улице, — сказал Альцест.

— Надо бегать и кричать: «Специальный выпуск!» Тогда прохожие платят деньги.

— У нас будет всего одна газета, — сказал Клотер, — так и денег получится мало.

— Ну и что, а я ее продам очень дорого, — сказал Альцест.

— Почему это ты? Я сам ее буду продавать, — сказал Клотер. — И вообще, у тебя всегда пальцы в масле, ты испачкаешь газету, и никто не захочет ее купить.

— Сейчас ты узнаешь, какие у меня пальцы, — сказал Альцест и смазал Клотера по лицу.

Я очень удивился, потому что обычно Альцест не любит драться на переменах, ему и так еле хватает времени съесть свои бутерброды. Но сейчас он, наверное, очень сильно разозлился, Руфус и Жоаким даже посторонились, чтобы Альцесту и Клотеру было где подраться. А вообще-то правда, что у Альцеста пальцы всегда в масле. Когда с ним здороваешься, рука прямо скользит.

— Ну ладно, договорились, — сказал Мексан. — Директором газеты буду я.

— Интересно почему? — спросил Эд.

— Да потому, что типография моя, вот почему! — сказал Мексан.

— Постойте-ка, — крикнул Руфус, он перестал драться и подбежал к нам. — Ведь это я придумал печатать газету, значит, директором буду я!

— Эй, ты! — сказал Жоаким. — Мы же с тобой дрались, а ты меня бросил, какой же ты после этого друг?

— Ты уже получил свое, — сказал Руфус. У него из носа капала кровь.

— Не смеши меня, пожалуйста, — сказал Жоаким. Он весь был исцарапан. И они снова принялись драться прямо рядом с Альцестом и Клотером.

— Ну-ка повтори, какие у меня пальцы! — кричал Альцест.

— У тебя все пальцы в масле! У тебя все пальцы в масле! У тебя все пальцы в масле! — кричал Клотер.

— Если не хочешь получить в нос, Мексан, — сказал Эд, — то директором буду я.

— Так я тебя и испугался! — сказал Мексан.

А мне показалось, что он и правда испугался, потому что, когда говорил, то тихонько пятился назад. Тут Эд его толкнул, и типография со всеми буквами упала на землю. Мексан покраснел и бросился на Эда. Я хотел собрать буквы, но Мексан наступил мне на руку. И тогда Эд немного посторонился, а я врезал Мексану. А тут пришел Бульон (наш воспитатель, только настоящее имя у него другое) и начал нас разнимать. И тогда случилось ужасное, он забрал типографию. Он сказал, что все мы бездельники, и оставил нас после уроков. Потом он пошел звонить на урок и вернулся, чтобы отнести Аньяна в медицинский кабинет, потому что его стошнило. У Бульона жутко сколько дел!

А газету мы так печатать и не будем. Бульон сказал, что до летних каникул типографию не отдаст.

Ну и пусть, все равно нам нечего было печатать в этой газете. Ведь у нас не происходит никаких интересных событий!

Я был дома и играл мячом в гостиной. Вдруг — бум! Оказывается, я разбил розовую вазу. Сразу же прибежала мама, а я заплакал.

— Никола, — сказала мама, — ты же прекрасно знаешь, что с мячом дома играть нельзя! Видишь, что ты натворил: разбил розовую вазу! Ты же знаешь, как папа любит ее! Вот он придет, и ты сам ему скажешь. Пусть он тебя накажет, может быть, это послужит тебе хорошим уроком!

Мама собрала с ковра осколки вазы и ушла на кухню. А я продолжал плакать, потому что если пала узнает про вазу, у меня будут всякие неприятности.

Когда папа пришел с работы, он уселся в свое любимое кресло, открыл газету и начал читать. Мама позвала меня на кухню и спросила:

— Ну как, ты сознался папе, что натворил?

— Я не хочу ему говорить! — объяснил я и снова заплакал.

— Ох, Никола! Ты же знаешь, что я этого не люблю, — сказала мама. — Нельзя быть таким трусишкой. Ты уже большой мальчик. Сейчас же иди в гостиную и все расскажи папе!

А я точно знаю, если мне говорят, что я большой мальчик, жди неприятностей. Но мама смотрела на меня очень строго, поэтому я пошел в гостиную.

— Пап… — сказал я.