Константин Курбатов - Тимкины крылья

Эдькины мысли были уже не с тем, кто висел под хвостом, а с тем, который сидел в кабине. Расстояние между самолетом и землей быстро сокращалось. Наставление по производству полетов обязывало пилота давно оставить машину.

Эх, как не хватало мне сейчас наших крыльев! Взлететь бы, догнать самолет, сбросить со стабилизатора проклятый купол! Как все это было бы просто с нашими крыльями.

Эдька сидел на земле, и с висков у него стекали грязные струйки пота. Мы с Китом стояли рядом и не спускали глаз с падающего самолета.

— Все… Теперь все, — пробормотал Эдька, закрываясь ладонями.

Но неожиданно, когда до земли осталось метров пятьдесят, из кабины вывернулся темный комок. За ним белой лентой плеснул парашют и, не успев раскрыться, исчез за деревьями. А неуправляемый самолет резко изменил центровку, почти вертикально задрал нос и скинул с хвостового оперения злосчастный купол.

Зависшему под стабилизатором человеку повезло. Парашют у него уже был раскрыт. Это его спасло. До земли оставались считанные метры, но купол успел наполниться воздухом.

Брошенный самолет, беспорядочно переворачиваясь, рухнул в заросшую кустарником балку. Я думал, взорвутся бензобаки. Но они не взорвались.

Того, который завис, отнесло поближе к нам, на край распаханного поля.

Прыгая через рыжие комья земли, мы неслись к белеющему вдали пятнышку.

Парашютиста мы узнали издали. По голове с прозрачным пушком. Это был друг Руслана Барханова — лейтенант Тарас Коваленко. Он сидел, высоко подняв острые колени и зажав ладонями уши. На груди у него тугим рюкзаком топорщился запасной парашют.

Мы остановились метрах в трех и не решались подойти ближе.

— Видишь, финка вон, — шепнул мне Эдька.

На широком флотском ремне в ножнах у Коваленко висела финка.

Лейтенант не видел нас. Он застыл в своей неудобной скрюченной позе и не шевелился.

Осторожно ступая, Эдька зашел со стороны его лица. И тогда Коваленко поднял глаза и обвел нас отрешенным взглядом. У него мелко дрожал подбородок и прыгала нижняя губа.

— Вам… помочь? — тихо проговорил Эдька. — Давайте мы поможем. Вы не ушиблись?

Лицо Коваленко болезненно сморщилось. Он разжал уши, словно не слышал и болезненно напрягал слух.

— Я говорю: вам помочь? — повторил Эдька. — Давайте парашют снимем.

Коваленко вдруг чего-то испугался, защищаясь от нас, выставил вперед трясущиеся ладони.

— Нет, нет! — срываясь на крик, запричитал он, и я услышал, как у него лязгнули зубы.

Это было страшно. Всегда презрительно-надменный, с гордо выпяченной грудью и танцующей походкой, лысый лейтенант Коваленко неожиданно предстал перед нами совсем в ином виде.

Мы стояли растерянные. Стояли и в упор рассматривали белого, с дрожащими губами лейтенанта.

Наверно, это неприлично — пялиться так на человека. Тем более, когда человек попал в беду и никак не может опомниться.

Мы молча попятились от Коваленко и, не сговариваясь, бросились бежать. Мы не удирали. Мы на всех парах припустили к небольшой осиновой роще, где упал тот, который до последнего спасал лейтенанта Тараса Коваленко.

Летчик лежал на опушке рощицы, закинув голову с выступающим на горле кадыком и неуклюже подвернув ноги. Дыхание вырывалось из его приоткрытого рта с хрипом и бульканьем.

— Дядя Жора! — закричал я, падая около него на колени. — Дядя Жора! Что с вами?

Я затряс его и услышал слабый стон. Из уголка рта стекала к уху черная струйка крови.

Эдька с Киткой подтащили ему под голову скомканный купол парашюта. Дядя Жора внимательно посмотрел на каждого из нас и хотел что-то сказать. Но ему не хватало воздуха. Я видел, что он задыхается. Он глотал воздух судорожными маленькими глотками, как обжигающий кипяток из кружки. Голову мы приподняли на парашют, и струйка крови стекала теперь не к уху, а к подбородку.

Я расстегнул на его груди парашютный замок. Тугие лямки освободили плечи и ноги. Ему, кажется, стало немного легче. Он снова попытался что-то сказать. Глаза его блестели и звали. Я нагнулся ухом к его губам.

— Амба, — еле слышно выдавил дядя Жора. — Позвоночник, Тим…

Кровь с подбородка капала на кремовый шелк парашюта и расплывалась алым пятном.

— Что вы еще?! — заорал я. — Глупости! Сейчас медицина приедет. Медицина в два счета. Вы не имеете права! Сначала всегда кажется, что очень больно. Руку мне знаете как было больно!

Он смотрел на меня и чуть-чуть улыбался. А глаза у него блестели все больше и больше. Потом на нижних веках дрогнули слезы и скатились по щекам.