Константин Курбатов - Тимкины крылья

Муська сидела к коту боком и добросовестно работала челюстями. Метрах в двух от добычи Альфред замер. Мы ждали молниеносного броска и короткой схватки. Но броска не последовало. Окаянная тигра лениво потянулся и, брезгливо отряхивая от мокрели лапы, побрел обратно к столовой.

Понятно, что такой кот, как Альфред, не поймал за свою жизнь ни одной живой птицы и вряд ли позарился на дохлую. Остальные коты у нас на острове не очень отличались от Альфреда. Мне вообще казалось, что они все или его родственники, или даже дети.

— Как же все-таки умирают птицы? — недоумевал я. — Куда они деваются? Ведь если мы не достанем птичьего крыла, то о махолете и думать нечего.

— Давайте чайку пристрелим, — предложил Эдька. — Чего нам.

Но рассудительный Кит сказал:

— В чайку нельзя стрелять. В птиц вообще нельзя стрелять. Только совсем худой человек стреляет в птиц.

— Ух, и до чего же ты умный! — перекривился Эдька. — Тебе самому не противно от того, что ты такой умный?

Мы сидели около заброшенной бани на окраине Сопушков. Внизу журчала речушка. В бане уже давно никто не мылся, потому что в ней подгнила одна стена и прохудилась крыша. Но в предбаннике крыша была еще надежная, и мы частенько собирались под ней для обсуждения всяких вопросов.

— Укокошим одну чаечку, и порядок, — сказал Эдька. — Чего мы его слушать будем? Он нам наговорит тут.

— В чайку нельзя стрелять, — упрямо повторил Кит.

— Чего ты забубнил-то? — взорвался Эдька. — Укокошим, и все!

— Может, одну и правда ничего, — сказал я. — Мы же не просто так. Одну, наверно, можно.

— Ни одной нельзя, — сказал Кит. — Птиц потому и нет дохлых, что они не умирают.

— Что?! — заорал Эдька. — Хо-хо! Видали такого!

— Не умирают, — повторил Кит. — Мне бабушка говорила.

Кит по-турецки сидел на траве и легонько тер ладонями колени, словно катал на них хлебные шарики. Бабушка была для Китки высшим авторитетом. Бабушка и книги. Если он что-нибудь вычитал из книг или узнал от своей прабабушки, спорить с ним было бесполезно.

— Птица солнце на крыльях приносит, — сказал Кит. — Убьешь птицу — солнце убьешь. Ночь тогда все время будет, мороз будет. Никто не может солнце убить, даже последний фашист не может солнце убить.

Он покачивался и катал на коленях шарики.

— Знаешь что?! — закричал Эдька. — Пошел ты… Чего ты за нами таскаешься? Пережиток несчастный! А если нам птицу нужно?

— Птицу? — спросил Кит.

— Нет, бегемота в купальнике! — завопил Эдька.

— Можно у нас во дворе курицу поймать, — как ни в чем не бывало сказал Кит. — Она тоже птица.

Тут даже я не выдержал.

— Как курица, ты можешь сам летать, — сказал я. — Формалист ты. Заладил свое: нельзя и нельзя. Для науки даже собакой жертвуют. А она лучший друг человека.

Но и этот довод на Китку не подействовал. Мы отправились на охоту без него. Нам нужна была чайка, чтобы исследовать ее крыло и по его подобию соорудить крылья для себя.

Из маски от старого противогаза мы с Эдькой вырезали по отличной рогатке и пошли на берег реки.

Мы стреляли по чайкам влет и на плаву. Мы прятались в кустах и стреляли шрапнелью. Но белокрылые красавицы словно издевались над нами.

— Оптический бы прицельчик сейчас! — пробормотал Эдька, ловя на мушку очередную птицу.

Он намекал на то, что Руслан Барханов задолжал мне за переписку с Феней уже пятьдесят четыре выстрела. Эдька все время ехидничал про эти выстрелы. Дескать, не видать мне их, как своих ушей.

— Что, может, не даст? — сказал я. — Ты так думаешь? Руслан не такой человек, чтобы трепаться.

— Хурды-мурды, — сказал Эдька.

— Уж штук-то пять патрончиков он мне безо всякого даст.

— Хо-хо! — заметил Эдька.

— И даст! — уперся я. — Раз мне очень нужно, значит, даст.

Руслан мелкокалиберку мне не дал. Он как-то очень ловко вывернулся и повернул все на шутку. Он быстренько выпытал у Эдьки, что нам нужна птица, и спросил:

— Чучело, что ли, делать?

— Чучело, — буркнул я, боясь, как бы Эдька не проболтался.

Мне почему-то не хотелось, чтобы Руслан знал про нашу затею.

Руслан снял со стены винтовку с оптическим прицелом, пошел с нами за холостяцкую гостиницу и с трех выстрелов подстрелил ворону с черным клювом и большущими крыльями.

Я смотрел на убитую ворону, и мне было не знаю как обидно. Мне прямо до слез было обидно. Будто это я придумал, что за каждую писульку от Фени — два патрона, а за каждую от Руслана — один. Сам наобещал, а теперь крутит. И еще мне было обидно, что вместо шикарной белой чайки мы получили какую-то облезлую ворону.