Герман Матвеев - Семнадцатилетние

— Доктор приезжал?

— Никого не было.

— Я звонила в поликлинику из школы. Значит, позднее приедет. Давно она уснула?

— Да она не спит.

— Как же не спит? Я подходила… Температура, кажется, меньше.

Брякнул звонок. Все жильцы имели свои ключи, — значит, пришел посторонний. Наверно, врач. Валя слышала, как скрипнул замок и открылась входная дверь. С площадки лестницы о чем-то спросили, и голос показался Вале очень знакомым.

— Проходите, девочки. Она сейчас спит, — приветливо сказала мать.

Валя затаила дыхание. Неужели это кто-нибудь из их класса? Клара, Светлана?

— Она больна. У нее тяжелая форма ангины, — говорила мать. — Температура все время очень высокая…

Пришедшая о чем-то спросила, но как ни напрягала Валя слух, голоса узнать не могла.

— Этого врач еще не определил, — донесся до нее ответ матери. — Я боюсь осложнения. Она у меня такая впечатлительная. Все эти ваши… школьные неприятности на нее так сильно подействовали… — пожаловалась мать. — Откровенно говоря, я даже не понимаю, почему вы пришли. Ведь вы же ее оттолкнули от себя, исключили.

— Мы пришли не из-за нее, а из-за себя, — сказала Катя. Теперь Валя узнала ее голос.

— Не понимаю. Объясните, что вы этим хотите сказать? — спросила мать.

— Что же тут непонятного, — заговорила Женя. — Она не только ученица нашего класса, но еще и ученица нашей школы. А потом… как бы это вам… Ну, в общем, она может поступать, как ей угодно, но ведь мы не можем поступать, как она… У нас другое понятие о долге и товариществе. Поэтому мы и пришли.

Все это Женя проговорила быстро, но Валя разобрала каждое слово, хотя из-за волнения смысл разговора, плохо доходил до ее сознания.

«Они пришли… они пришли», — шептали ее губы. И ей хотелось вскочить, выбежать к ним навстречу.

— А потом вы неправильно выразились, — заметила Катя, — не мы ее оттолкнули от себя, а она нас оттолкнула от себя.

— Игра слов!

— Ну что вы! Это совсем разные вещи! — громко воскликнула Женя.

— Тише, девочки! Она спит, — предупредила мать и закрыла дверь в комнату.

Остальную часть разговора Валя не слышала. Она долго лежала не шевелясь, под впечатлением этого прихода, и думала о том, что ей теперь делать. Больше она не могла ждать. Не известно еще, когда она поправится, придет в школу и сможет обратиться к классу с признанием своей вины. Нужно действовать скорей, как можно скорей!

Прошло два дня. В школе шел четвертый урок. В учительской сидели Варвара Тимофеевна, Василиса Антоновна и Константин Семенович.

— Этот вопрос мы почему-то скромно замалчиваем, — говорила Василиса Антоновна. — Скромности у нас хоть отбавляй. Одаренные от природы, наиболее способные дети заброшены, и вполне понятно, что они не растут, не развиваются, как могли бы расти и развиваться. Учителя все время возятся с двоечниками и совсем мало обращают внимания на способных детей. Учатся на пятерки — ну и хорошо! А ведь не в этом же дело. Мы должны добиваться, чтобы способности людей в нашем обществе развивались во всей полноте. В этом заинтересовано государство. Так я говорю, Константин Семенович?

— Согласен.

— А вы согласны, что мы слишком много возимся с двоечниками?

— Там, где большие классы, да.

— Вот, вот… Какая-то уравниловка. Подгоняем под среднюю успеваемость. Этот вопрос меня давно волнует, но я не знаю, где и как его поставить…

— В печати, — сказал Константин Семенович.

— Не умею писать.

— На учительской конференции, — заметила Варвара Тимофеевна.

— Вот уж бесполезное занятие, — безнадежно махнув рукой, сказала Василиса Антоновна. — Этот вопрос нужно ставить в Министерстве просвещения, а может быть, и в Совете министров. Такое явление не только в нашей школе…

Константин Семенович сидел, откинувшись на спинку стула, и задумчиво постукивал карандашом по столу. Василиса Антоновна затронула действительно очень серьезный и очень сложный вопрос. И как раз недавно он беседовал по этому поводу с комсомольским активом школы.

После партийного собрания в учительской часто возникали горячие и принципиальные споры. Обсуждались газетные и журнальные статьи, разбирались различные случаи школьной жизни, и почти все учителя принимали в этом участие. Равнодушных становилось все меньше.

Самым отрадным было то, что личные мотивы, личные обиды, придирки и недоразумения, всегда мешавшие искреннему и прямому обмену мнений, отходили на второй план. Учителя охотно сбрасывали «тогу непогрешимой мудрости» и перестали бояться высказываться. «Что страшного в том, что они заблуждаются? Они обыкновенные люди и могут ошибаться, но здесь, в коллективе, их поправят товарищи и помогут найти верную и единую для всех точку зрения. Советская школа слишком молода и ищет новых путей воспитания. К опыту дореволюционной педагогики нужно относиться очень критически».