Алена Сантарова: Катя, Катенька, Катрин

Поезда, которые возят нас во время каникул, отпусков или воскресных прогулок, всегда полны хорошего настроения. Люди улыбаются из окон, дети у железнодорожного полотна машут руками. Впереди у такого поезда светлые, радужные дни, он весело попыхивает: «Уж-е-ду, уж-е-ду!» Машинист отдает честь громкими гудками, дежурный по станции в красной фуражке салютует; на клумбах благоухают первые розы.

Веселый поезд направлялся к шумавским лесам. В купе одного вагона сидела деревенская женщина. У нее были каштановые волосы и карие глаза. Она искренне смеялась тому, что говорил ей мальчик с желтым, как солома, чубчиком. А тот вертелся, тараторил и смеялся так, что один из больших леденцов, которые он доставал из бумажного пакетика, попал ему не в то горло. Мальчик густо покраснел, выкатил глаза и замахал руками, как курица, пытающаяся взлететь. Испуганная пани похлопывала его по спине и повторяла с сочувствием:

— Вот так! Ну, Енда, Еничек!

На противоположном сиденье кто-то зашевелился. Прикрывшись синим пальто, там спало длинноногое существо.

Хороший тумак в спину, и леденец, вылетев у Енды изо рта, печально прилепился к полу.

— Вот видишь, видишь! — упрекала мальчика пани. — И леденец пропал, и сестричку мы разбудили.

— Все равно она не спит, — защищался Енда, и он был прав.

Она не спала. Спрятавшись под пальто, она раздумывала, мечтала, вспоминала.

Последние две недели Катя прожила как во сне. Порой минуты растягивались до бесконечности, а иногда дни и часы пролетали мгновенно. Все крутилось и вертелось быстрее и быстрее. Как в кино, когда рвется пленка и теряется нить повествования, возникали воспоминания.

Пражская улица. Посередине едет поливальная машина… У шофера загоревшее лицо и белые в улыбке зубы. Вода веером разливается по обеим сторонам улицы и заливает тротуар. К чугунному забору прижалась группка девушек. Едва дождь поливальной машины брызнул им на туфельки, как струя тотчас же ослабла. Миновав девушек, шофер снова увеличил напор. Выглянув из кабины, он осветил их широкой улыбкой и махнул рукой в знак приветствия. Самая высокая девушка, та, у которой были светлые волосы, поднялась на цыпочки и что-то прокричала.

— Но, но, но! — раздался брюзгливый голос, и девушки разлетелись в разные стороны, как созревшие семена одуванчика при порыве ветра.

Этот голос принадлежал мужчине с блестящими стеклами очков, в коричневом сатиновом халате и берете, натянутом на самые уши, несмотря на июньский солнечный день. А именно — пану Гниздо, первому школьному сторожу.

— Но! — повторил он, и его серьезные глаза вонзились в двух девушек, оставшихся у перил.

Первая — черноволосая, со смуглыми длинными ногами, с голубыми, по-детски наивными глазами и носом, покрытым веснушками. Вторая — такого же роста, но светловолосая. Именно она крикнула что-то шоферу. У нее были короткие, переливающиеся на солнце волосы и красивые нагловатые глаза; вся она словно сошла с картинки из последнего модного журнала.

— Безобразничаешь? — спросил пан Гниздо, обращаясь к брюнетке. — Конечно, безобразничаешь! — ответил он сам себе. — Когда ты была еще вот такая, — он вытянул руку ладонью вниз, как бы измеряя карлика, — ты разбила окно в кабинете природоведения!

Катя покраснела. Действительно, она разбила окно уже… два, три, шесть… собственно, семь лет назад. Тогда она ходила во второй класс, а сейчас заканчивает восьмой.

— Я это прекрасно помню. — Школьный сторож как будто читал ее мысли. — Ты Яноухова… Нет, Яндова. Катержина Яндова. Из восьмого «А». В четвертом у тебя учится брат.

— Да, Енда!

Катя удивилась: ну и память у этого старого сторожа!

— Вот-вот! — На лице пана Гниздо появилось удовлетворение. — Я всех вас знаю и всех помню… Помню все ваши шалости.

И удалился, как победитель, успешно сразивший противника.

— Сумасшедший! — сказала Катина подружка и провела рукой по волосам.

Кто-то из детей, толпившихся на ступеньках у входа в школу, крикнул, что через минуту будет звонок, и все разбежались.

Это было последнее столь ясное Катино воспоминание. Затем завертелся калейдоскоп воспоминаний; реальное смешивалось с раздумьями, все закручивалось в вихре — знакомые места и лица.